Если только не воспользоваться тем, с чем горные ведьмы всегда справлялись лучше всего.
Камнями.
Сложнее всего было заставить себя закрыть глаза. Дара знала, что иначе у нее ничего не получится, но все равно испытывала страх — а вдруг Геор погибнет, пока она будет колдовать? Но если Дара не попытается привести задуманное в реальность, то Каннингем умрет от шпаги собственного брата безо всяких "вдруг", а ей останется только безутешной вдовушкой рыдать над трупом супруга.
Или — второй вариант, — безутешной, проткнутой насквозь шпагой вдовушкой лежать мертвой на трупе супруга.
Что первое, что второе как-то не внушало Даре оптимизма.
…Камни мостовой были стары. Они не хотели поддаваться ведьминому зову, сопротивлялись, поднимались волнами, ощетинивались, пытаясь хоть каким-то образом не подпустить назойливую колдунью к себе ни на шаг. Их целью было избавиться от нее, отступить на какое-нибудь приличное расстояние и продолжить свое вечное бдение, не поддаваясь никаким внешним влияниям. Дара слышала, как сильно они хотели покоя, желательно даже не здесь, в порту, а где-нибудь на дне моря, откуда их точно не станут доставать.
Камни устали, что по ним топтались ногами, их не уважали, их даже не рассматривали, как какой-то предмет искусства. Чем лучше были дома, выстроенные из почти того же самого материала? Они вышли из одних и тех же гор, богатых, сильных гор, почти полностью разрушенных людьми, а теперь вынуждены были позволять вытирать о себя ноги…
В горах они любили песни. Горные ведьмы часто поют, зная, как красиво эхом расходится звук и как легко сами горы отвечают им своей мелодикой. Камни соскучились по звукам прекрасных женских голосов, по песенным переливам, раздававшимся над ними, когда они еще были частью природы, а не служили людям.
…Дара ненавидела петь. Терпеть не могла те дни, когда ее заставляли уходить в горы и радовать их собственным голосом. Но, тем не менее, прекрасно помнила, как легко удавалось колдовство и как поддавались камни, где б они ни были, ее велению. Магия горных ведьм, особенно несвободных, существовала в музыке и в песнях, как и магия сирен.
И сейчас запеть удалось потрясающе легко. Звонкое сопрано словно скользило по давно заученным нотам, заполняя тишину порта переливами голоса, вытесняя прочь все другие звуки. Дара знала, что сейчас, реагируя на ее голос, с корабля примчатся солдаты, может быть, даже ее команда, если их уже приказали освободить, но это не имело значения. Она обращалась к другому — к камням под ногами, оживавшими от знакомых слов, от магии, которую они, дети гор, были готовы принять в своем окаменевшем сердце.
— Ты с ума сошла, — Лисандра схватила Дару за руку. — Настоящая леди…
Дара не открыла глаз, она только вырвала запястье из цепкой хватки свекрови и повела ладонью, выстраивая между ними невидимую преграду. Лисандра, лишенная магии, сама по себе была уже бессильна. А камни поднимались, прежде мертвые, и словно плясали вокруг нее, готовясь выполнить любой, даже самый абсурдный приказ, если только ей будет угодно.
Она не приказывала, впрочем — просила их о помощи. Природа любила помогать, когда к ней ласково обращались, но ненавидела приказы, высокопарный ведьмин тон….
Песня заглушала грохот камней. Дара знала, что камни выполнят ее волю, но все равно не умолкала. Она не позволила себе открыть глаза, прежде чем не вывела последнюю ноту, ставя виртуозную точку в своем выступлении — и только тогда заставила себя посмотреть на все, что происходило вокруг.
Геор, ошеломленный, стоял у самой кромки, еще шаг — и оказался бы в воде. Шпага в его руках мелко подрагивала, выдавая волнение и невероятное напряжение в теле.
Тиам был в каменной клетке, достаточно прочной, чтобы все попытки разрушить ее только отбирали у Эсмонда силы. Его шпага, разломанная на несколько частей, валялась у ног Геора.
Дара заставила себя подойти к мужу, не оборачиваясь на Лисандру. Девушка и так чувствовала на себе ее жадный и невыносимо злой взгляд — женщина никак не могла смириться с тем, что кому-то чары поддавались с невообразимой легкостью до сих пор, а ей все эти годы приходилось прятаться и беречь силы.
— Это было очень трудно, — призналась Дара, остановившись у каменной клети. — Он заколдован, Геор.
— Ты предлагаешь мне его убить? — тихо спросил адмирал, так, чтобы его никто не услышал.
— Нет, — возразила Дара. — Ведь он не виноват в том, что у него отобрали свободу мысли? Я попробую что-нибудь сделать. Все, что от меня будет зависеть. И если мне удастся расколдовать его, я сделаю это. А ты должен притвориться, будто ничего не произошло.
— Но…
— Отвези свою мать в поместье, Эсмонд не должен ее видеть, — велела Дара. — Отпусти моих людей — ты обещал мне это сделать. И нам с Тиамом нужно будет какое-нибудь уединенное место. Моя магия достаточно сильна, чтобы я освободила его от той заразы, которую в него вселила твоя мать. Но я не уверена, что мне удастся.
— Я могу…
— Если не получится у меня — не получится ни у кого, — твердо произнесла Дара. — Мне жаль. И… у тебя ранено плечо, пусть твоя мать хоть этим озаботится.
Геор больше не смел возражать, может быть, наконец-то понял, почему Дараэлла была настолько серьезна. Она ведь знала, что магия никогда не работает просто так. Волшебство — слишком страшная сила, чтобы распоряжаться им без должного уважения, легко, как той игрушкой. Даре об этом давно уже было известно.
Адмиралу же только предстояло понять.
Глава одиннадцатая
Дараэлла ненавидела замкнутое пространство. Не настолько, чтобы испытывать страх или пытаться выбраться наружу из любой комнаты, но крохотные тюремные помещения никогда не вызывали у нее положительных ассоциаций. Дара задыхалась, чувствовала себя, как птица в клетке, и ее магия вела себя в таких местах очень странно. Может быть, потому, что Дараэлла ждала от нее сопротивления?
Так или иначе, а выбора не было. Тиама притащили сюда, когда он уже потерял сознание от бессилия в каменной клетке. Закрыли в месте, где было больше всего камней.
А потом Дара приказала всем убираться.
Она подозревала, что ее так беспрекословно слушали совершенно не потому, что в противном случае Геор обещал укоротить рост солдат как минимум на одну голову. Они все видели, как Дара колдовала, и, должно быть, не хотели испытать этот эффект на своей собственной шкуре.
И правильно делали.
Магия горных ведьм коварна. Слишком коварна, чтобы какие-то обыкновенные мужчины могли с нею совладать.
И чем дольше этот миф проживет в голове всех подчиненных Геора, тем лучше будет.
Ее и Тиама разделяла прочная металлическая решетка. Дараэлла находилась с той стороны, где обычно ходил мрачный стражник или устраивался дознаватель, решивший побеседовать с заключенным. Пространства здесь было как минимум в три раза больше, чем в самой крошечной камере, но ведьма все равно с удовольствием убежала бы отсюда и больше никогда не возвращалась.
К сожалению, у нее не было выбора.
Что же чувствовал Тиам, придя в себя в камере, где и шагу ступить-то негде, девушка не знала. Понимала только, что не зря этой тюрьмой больше не пользуются — в их эпоху гуманизма, когда король вздумал уважать даже заключенных, существовали виды казни помягче, чем от загнивания в замкнутом пространстве, еще и таком крошечном.
А ведь эта камера считалась большой. В ней и места-то было только для узкой койки, прикрывавшей место, не предназначенное для женских глаз, и узкой полоски пола, где можно было немного размяться. Высоты потолков не хватило бы, чтобы выровняться в полный рост такому высокому мужчине, как Эсмонд, но, в целом, у него был шанс кое-как устроиться и даже без последствий перекантоваться там несколько дней.
Тем не менее, корабельная камера казалась огромной в сравнении с этой.
Даре показали и кое-что похоже. На таком же пространстве стояли двух-, а то и трехэтажные кровати, и, вздумай узники одновременно подняться, у них не было бы возможности сделать ни единого шага, насколько там было тесно.
