И быть может, удастся найти что-то, что…
…Глеб не откажется от сестры.
А от Анны?
Она не знала.
Ветер вдруг стал беспокоен.
Он кружил, вьюжил, срывая последние лепестки с отцветающей черемухи. Он складывал из них узоры, смысл которых оставался Анне непонятен. И она мучительно прислушивалась, но…
…дом сделался тесен.
Сад… немногим просторней, но все одно.
Старый куст черемухи остался в нем еще от прежних хозяев, и Анна не тронула его, лишь слегка обрезала, удалив старые тяжелые ветви. Ныне черемуха расцвела особенно буйно.
Хорошо это?
Плохо?
Анна не знала. Она бродила по саду, сопровождаемая мертвым зверем, снедаемая сомнениями и почти непреодолимым желанием бежать.
Куда?
Не важно, главное, чтобы отсюда. Раз за разом оказываясь у ворот, Анна отступала. Она ведь не желает умереть? Или все-таки… вдруг мысль о смерти показалась вовсе не страшной, а даже привлекательной.
Это ведь так просто… уйти и все.
Ни забот.
Ни сомнений.
Ни боли.
Анна ведь была рождена исключительно для того, чтобы умереть и забрать с собой чужое проклятье. Отдать жизнь за мать, коль уж на то пошло. А она… как она могла обмануть чужие ожидания? Как вообще дотянула до лет столь преклонных?
– Что-то не то, – Анна стиснула голову руками, пытаясь отрешиться от этих мыслей, которые теперь казались ей чужими. – Я не хочу умирать.
Или хочет?
У нее ведь есть настой темной чемерицы, которую прозывают плакуньей? Опасная дурная травка, но настой подарит забвение. Всего-то две капли и Анна уснет. А еще две, и она никогда не проснется. Это будет тихая смерть, безболезненная.
– Найди, – Анна стиснула зубы. – Глеба найди… пожалуйста. Скажи… что что-то не так… я не выходила, но что-то не так.
Она сомневается?
Боится?
А разве жизнь не страшнее смерти?
Елена?
Нет… печенье Анна не трогала. Да и была Елена в достаточной мере откровенна. Ей смерть Анны невыгодна… тем более такая…
– Или… Земляного… позови кого-нибудь.
…кто-нибудь видел… расскажет… и расследование… ее первой заподозрят, если будет расследование. Именно, что если будет.
Ветер закружил Анну вьюгой душистых лепестков. И она ненадолго потерялась в этой вьюге, растерялась и, растерявшись, выбралась из липких пут. Правда, мысли тотчас вернулись. Они были чужими и в то же время…
…будто кто-то нашептывал на ухо, доверительно так, заботливо. И этому человеку Анна верила. Почти.
Верила и держалась.
Она обошла дом.
И снова.
Она потеряла трость и заплакала, не зная, где ее искать. Собственный сад, изученный, казалось бы до последнего камня, до самой крохотной травинки, вдруг предстал огромным чудовищем, желающим пожрать Анну.
Тревожно загудел ветер.
Бежать.
Спасаться.
Куда? Не важно. Главное прочь, пока корни, высунувшись из земли, не схватили Анну, пока колючие ветви шиповника не оплели ее, не разодрали на кусочки, пока… пока она может уйти.
Нет.
Выходить нельзя. И страх – просто страх, с которым придется справиться, если Анна хочет жить. А она хочет, несмотря на этот шепоток, на дрожь в руках, на кислую слюну, заполнившую рот. Она сумеет. Она… ноги сами несли ее к дому.
Спрятаться можно по-разному.
К примеру, умереть.
В смерти Анну никто не найдет. Никто-никто. И это будет весело, да… а Глеб удивится. Еще один обманщик. Ушел и ни записки, ни… правильно, надо сосредоточиться на этих мыслях, надо разозлится, надо… это все она, та женщина… не стоило впускать ее в дом.
Не стоило дышать табачным дымом.
Анне ли не знать, сколь различны бывают яды. Анне ли…
…бежать.
Немедленно!
Нет.
И все-таки… здесь она не спрячется, здесь она чужая, всегда такой была. И потому надо уходить. К морю. Мысль поразила своей очевидностью. Конечно, именно на берегу Анне будет хорошо.
Безопасно.
Именно на берегу она сумеет скрыться ото всех. Вода сотрет следы и…
…она открыла калитку.
Она сделала шаг.
Она попала в чужие руки и забилась в них пойманною рыбой.
– Пустите! – ее голос встревожил ветер, который было попритих. И он вновь полетел над садами, спеша скрыться где-нибудь подальше.
– Тише… – рот Анны закрыли. – Не стоит шуметь.
Последнее, что Анна помнила, был хруст стекла, осколки которого впились в пальцы, и теплая кровь потекла по рукам, мешаясь с другой, измененной.
А потом дышать стало вовсе невозможно.
Глеб чувствовал, что его переполняет ярость. Она поселилась под сердцем, мешая сосредоточиться. Она требовала немедленных действий.
Найти.
Наказать.
Найти и наказать того ублюдка, который посмел…
– Как она? – Глеб заставил себя говорить шепотом, и Земляной мотнул головой, но все же ответил:
– Так же, как минуту назад. И две минуты. И пять минут. И десять. Обсядь уже.
– Не могу.
– Тогда женись.
– Сейчас?
– А что? Невеста в беспамятстве, возражать не будет, а потом уже извинишься… букет побольше.
– Она не любит срезанные цветы.
– Да? – Земляной почесал шею, на которой уже проступили красные полосы. – Что, совсем? Тогда конфеты…
– Их тоже.
– Какая восхитительно неправильная женщина! Ладно, конфеты подаришь мне. Что? Я-то их очень даже люблю. В общем, морок я снял, но тут… такая штука… в общем, женись, – Земляной тяжко вздохнул. – И по старому обряду, иначе не поможет. Воздействовали через проклятье. И ей повезло, что это самое проклятье, во-первых, уже изменилось до неузнаваемости. Во-вторых, его крепко спеленали. Так, что до Анны долетало только эхо. Но еще бы немного…
И не успели бы.
Земляной и без того перехватил Анну у ворот.
Скрутил.
Погасил сознание. И перенес в дом.
– В общем… сам понимаешь, если не вышло один раз, выйдет другой. И может оказаться, что этот другой будет куда как успешнее.
Земляной дернул себя за ухо.
Вздохнул.
– Стало быть, – ярость ушла.
Глеб присел у постели, от которой все еще неуловимо пахло пылью. Вот интересно получается, в доме убирают и весьма старательно, а пылью от вещей все одно пахнет.
Анна спала.
Дышала ровно и спокойно. Улыбалась даже. И в этом сне казалась совсем молоденькой, такой светлой, что…
Желание свернуть шею уроду, который посмел тронуть то, что принадлежит тьме, окончательно оформилось.
– Я не могу, ты знаешь.
– А кто может? – Земляной присел с другой стороны постели. – Нет, она мне, безусловно, глубоко симпатична, но сам знаешь… этот брак мне не разрешат. Если бы я еще о проклятье не знал, я бы, может, и попробовал. Но я знаю… а стало быть, запрет сработает. Может, Даниловского попросить?
– Нет.
Злость вновь всколыхнулась.
И отступила.
– Вот… видишь, – Земляной коснулся бледного лба. – Так что придется самому.
– Ты же знаешь.
– Знаю. И ты знаешь. И мы оба знаем, что мы – не они, что… то дерьмо, оно нас не коснулось.
– Пока не коснулось.
Ее сердце билось ровно. Медленно, но все одно ровно. И Глеб держал тонкую руку, прислушиваясь к голосу этого сердца.
– Может, и вовсе не коснется. Может, прав дед? И мы с тобой – дети, которые боятся призраков?
– Иных призраков и бояться не грех.
– Только наши живут в наших же головах… да и Анна, извини, не твоя матушка. У нее хватит сил уйти.
– И хватит порядочности остаться.
– Тогда пусть умирает?
– Нет, – Глеб покачал головой. Нить, за которую потянули, оборвалась, но тот, кто позвал Анну умереть, сумеет создать вторую.
Или третью.
И… да, иного выхода нет.
– Знаешь, что удивительно? – тихо спросил Земляной. – Что они не боятся.
– Чего?
Но Александр лишь покачал головой. Прижал палец к губам. И произнес:
– Всему свое время. А то точно так и помрешь дураком одиноким…
Глава 16
Анна слышала море.
