обувь для прогулок по болотистой местности, а проклятия непромокаемости быстро рассеиваются. Задумчиво прошуршал ладонью по приборной панели, потом вышел и принялся пристально разглядывать капот и под капотом. Я выбралась следом.
— Какому ретрограду ты доверила составлять договор собственности? Он тебе мобиль заговорил, как дом. На крови, что ты на договор капнула.
— Ретрограду? Нормальный был нотариус, а вот заговор… Эверн! Феррато сказал, сделай как мне, чтоб никто чужой не покусился.
— А, тогда ладно. Тогда хорошо, — заулыбался Холин. Его пляски вокруг мобиля были такой же паузой на подумать, и улыбался он…
Больше не улыбался.
Болото вздохнуло, качнулись огни, и дрожью по телу, поставив дыбом волоски на руках, протянуло:
— И-и-иди сю-у-уда-а…
Меня повело, ватой забило уши, вязкой тишиной и стылым безмолвием, холодный белый свет и голос, невыразимо прекрасный и такой желанный звал. Мы связаны, мы одно… Я…
Ударилась будто налетела с размаху на стену. Не просто на стену — в зеркало — звон по нервам пошел. Мар, очутившись впереди, перегораживал путь, удерживал меня за запястье так сильно, что начали неметь пальцы. Там, где наши руки касались, на моей коже сначала проступила вязь эльфийского браслета, а затем, поверх и выше — плотно прилегающие друг к дружке спиральные витки, тонкие, как паутина, золотые, серебряные, радужные, жемчужные, алые. На запястье Марека тоже сверкало.
Друг в друга мы посмотрели одновременно.
— Моя заколка, — обрадовался Холин, мгновенно отвлекая меня от нестерпимого желания броситься бегом к холму, и засиял изнутри, как шутейное дерево в новый год, — а я думал, мне в подвале показалось, когда мы…
Внутри, скрипнув сложилось, как было, оставляя другую часть меня — мелочь, осколок — за такой же зеркальной стеной, о которую меня шваркнуло. Я пощупала затылок. Однорожья голова после “жертвоприношения” не только не потерялась, но и впуталась так, что от нее теперь, как от склея, наверное, только ножницами избавляться.
— Твоя у тебя, эту мне взаймы дали. Дал.
— Что он тебе еще дал? — моментально вскипел Мар, проследив цепочку ярких образов от заколки до обнимашек с Альвине. — Помимо того, что хватал за везде полночи?
— Уверенность в себе и немного света и тепла, к нижнему синему он никакого отношения не имеет.
— Еще не хватало, чтоб имел!
— Еще не хватало, чтоб ты на меня опять орал.
— Я не ору!
— Орешь.
— Имею право. Какой тьмы ты вообще о нем думаешь?
— Я?! Ты сам про него…
Справа сверкнуло, хлюпнуло, знакомый мелодичный голос музыкально ругнулся задницей, потом выдержал паузу и добавил по-эльфийски. Полагаю, в том же ключе, я не слишком усердствовала в древних наречиях сверх необходимого.
Мы с Маром одновременно заткнулись, покосились в сторону источника фольклора. Стоящее в мелкой цветущей луже небесной красоты явление переступило в грязи светлыми сапожками на стройных ногах, изящным движением головы откинуло каштановую прядь, уставилось на нас зловеще-мерцающими бирюзовыми глазами и максимально вежливо сквозь зубы спросило:
— Кто. Это. Сделал.
— Не я, — хором заявили мы, а высунувшийся из магмобиля на подозрительный звук Копать резво сдал назад, чтобы и его не заподозрили.
— Да в бездну! — снова ругнулось небесное явление, уронило подобранный, но все равно испачканный край небесного цвета парадной хламиды и прошлепало к нам поближе, на относительно сухое, по кратчайшей траектории.
— Как защита? — спросил Альвине, задумчиво рассматривая окрестности.
— Неплохо, — ответила я, ежась, — а твое мероприятие?
— Оно там, а я здесь, как думаешь?
Мне редко доводилось видеть эльфа в дурном настроении. А уж в состоянии крайнего бешенства вообще никогда. Я чувствовала толчки силы. Он пытался уйти гранью — он может, как-то по-своему, и у него не выходило. Ощущение скользящих в руках нитей, петля, петля, обрыв…
Кажется, мероприятие, с которого его неожиданно и непонятно как выдернуло нашей с Холином разборкой, было чрезвычайно важным. Теперь он тут и у меня вдвое меньше шансов, что получится ускользнуть, а значит — новое зеркало и новый осколок.
— Эльфы, кошки… Сетесериал какой-то. Для полного абсурда не хватает только детей и парочки зомби в массовке, — буркнул Мар, становясь между мною и Эфарелем.
Альвине странно посмотрел, сначала на нас, потом в сторону магмобиля.
— Холин, разве я вам не говорил, что кошки с детьми идут в комплекте?
У меня что-то екнуло и опустилось. У Марека дернулся глаз. А дверца магмобиля открылась.
Замельтешило мушками. Невидимые в салоне, оба дитяти тьмы выбрались наружу. Дара — с истинно темным выражением, что все идет как надо, Лайм — слегка виновато и неуверенно подковыривая пальцем прицепленный на лацкан школьного пиджака шпионский щит-невидимку, строго запрещенный к использованию гражданскими, а оперативникам выдаваемый под расписку.
— Подождем зомби? — съязвил Эфарель и выгнул бровь подковкой.
Мар уставился на сына. Но разносу не суждено было случится, поскольку…
— Да здесь вечеринка, маджен, — низким грудным голосом сказала эффектная и совершенно не-живая вампирша, шагнувшая сквозь расколовшееся гранями пространство. Одна ее рука изящно лежала на плече министра-некрарха, в другой, чуть брезгливо, двумя пальцами вампирша держала зажим для волос с розовой однорожьей головой.
— Твое? — рука с заколкой протянулась в сторону Дары, а алые вишни глаз полные чистой ненависти смотрели только на меня. Видели меня насквозь. И я снова отгородилась за отражениями. От нее, что была мне почти сестрой и погибла, оказавшись втянутой в мои игры с Ясеном Холином, и того, который пришел вместе с ней. Целый зеркальный коридор.
Я уже так делала — пряталась в отражениях. И чем больше осколков собиралось, тем невыносимее делался звучащий Голос.
И-и-иди-и-и…
— Динамическая система — совокупность элементов, для каждого из которых задана функциональная зависимость между временем и положением в пространстве…
Все отвлеклись на вновь прибывших, кроме Дары. В ее наушниках была тишина, похожая на ту, что звучала из старого дома на Звонца с теплыми окнами и фонарем на домашнем крыльце, и дочь единственная не замирала, обращаясь взглядом к плоскому холму.
Дара моргнула и ее губы дрогнули: “Минэ, атта…”
Арен-Тан был спокоен и безмятежен, неподвижен. Сидел нога за ногу и тут его рука с поджатым к ладони большим пальцем, лежащая поверх колена, шевельнулась. Три, четыре…
“Нелдэ, канта, — продолжила я в той же тональности.
Альвине оборвал приветствие для Питиво и Вельты на полуслове, развернувшись ко мне. Он учил меня считать. И сколько учил, столько смеялся, и говорил, что при объективной точности и продолжительности произносимого на выходе получается нечто уникально неправильное, но звучащее удивительно органично.
— Голос должен звучать. И должен быть услышан. Иначе во всем этом нет никакого смысла.
— Я вас не понимаю, светен…
“Лемпэ, энквэ…”,
