В его словах рвота.
Они раздражают мой желудок.
Этот лист бумаги - моя фарфоровая ваза.
— Почему ты не хочешь ответить мне? — Он слишком близко, слишком близко, слишком близко.
Никто никогда не достаточно близко.
Я всасываю воздух и жду, когда он уйдет из моей жизни, как и все остальное. Глаза смотрят в окна, в будущее. Обещание чего-то грандиозного, чего-то большего, безумное здание из моих костей, как объяснение моего бездействия, чтобы все не разрушить. Там будет птица. Она будет белая с золотыми полосами в форме короны на голове. Она будет лететь. Там будет птица.
Она будет...
— Эй...
— Ты не можешь прикасаться ко мне, — шепчу я.
Я обманываю, это то, что я ему не скажу. Он может коснуться меня, что я никогда не скажу ему.
«Пожалуйста, прикоснись ко мне», - хочу я сказать.
Но бывает, когда люди прикасаются, случается кое-что. Странные вещи. Плохие вещи.
Мертвые вещи.
Я не помню тепло объятий. Мои руки болят от неизбежного льда изоляции. Моя мать не могла удержать меня в своих руках. Мой отец не мог согреть мои замерзшие руки. Я живу в несуществующем мире.
Здравствуй.
Мир.
Ты меня забудешь.
Стук-стук.
Сокамерник встает на ноги.
Пришло время принимать душ.
Дверь открывается в бездну.
Без цвета, без света, без чего-либо иного, кроме потустороннего ужаса. Без слов. Без пути.
Просто открытая дверь, которая каждый раз несет одно и то же.
У сокамерника есть вопросы.
— Что за черт? — Он смотрит на меня с мыслью о побеге. — Они отпускают нас?
Они никогда нас не отпустят.
— Пришло время принимать душ.
— Душ? — Его голос ломается, но в нем по-прежнему чувствуется любопытство.
— У нас немного времени, — говорю я ему. — Мы должны поторопиться.
— Подожди, что? — Он тянется к моей руке, но я вырываюсь. — Там же тьма, мы даже не увидим, куда идем...
— Быстрее. — Я фокусируюсь на полу. — Держись за мою рубашку.
— Что ты говоришь...
Звук сигнала. Секундный гудок говорит о закрытии. Вскоре все клетки предупреждающе вибрируют и дверь начинает закрываться. Я хватаю его за рубашку и тащу в темноту.
— Не. Говори. Ничего.
— Но...
— Ничего, — шиплю я.
Я хватаю его за рубашку и тащу за собой, это похоже на лабиринт психушки. Этот дом – центр для проблемных подростков, беспризорников из неполных семей, безопасное место для психически неустойчивых. Это тюрьма. Они кормят нас чем-то странным, мы никогда не видим друг друга, только редкие вспышки света, проникающие сквозь трещины в стеклах, которые они называют окнами. Ночи пронзают крики и рыдания, вопли и звуки пыток, звуки, ломающие кости и кожу, которые я никогда не забуду. Я провела три месяца в обществе своей вони. Никто не говорил мне, где находятся ванные комнаты и душ. Никто никогда не рассказывал мне, как работает система. Никто не говорит с вами, если только не сообщает плохие новости. Никто никогда не прикасается к вам. Парни и девушки никогда не видели друг друга.
До вчерашнего вечера.
Это не может быть совпадением.
Мои глаза начинают привыкать к искусственной ночной темноте. Мои пальцы чувствуют путь через коридоры, а сокамерник не произносит ни слова. Я почти горжусь им. Он почти на фут выше меня, его тело жесткое и твердое, мускулистое и сильное, он примерно моего возраста. Мир еще не сломал его. Это слепая свобода.
— Что...
Я тащу его за рубашку, что несколько сложнее, чем заставить его молчать. Мы еще не пересекли коридор. Я ощущаю странное желание защитить его, того, кто мог бы сломать меня двумя пальцами. Он не понимает, как незнание делает его уязвимым. Он не понимает, что они могут убить его без причины.
Я решила не бояться его. Я решила, что его поступки скорее необдуманные, чем угрожающие. Он кажется таким знакомым… таким знакомым… таким знакомым мне. Я знала мальчика с такими же синими глазами, и мои воспоминания не позволяют мне его ненавидеть.
Возможно, я хотела бы с ним подружиться.
До стены остается шесть футов, грубая тропа разглаживается, а это значит, что мы на верном пути. Два фута до деревянной двери с отбитой ручкой и кучей осколков. Три удара сердца, чтобы убедиться, что мы одни. Один фут к двери. Один мягкий скрип, и щель расширяется, показывая лишь пародию на мои ожидания.
— Сюда, — шепчу я.
Я тащу его к ряду душевых с грязными полами, мылом и канализационными стоками. Я нахожу два куска мыла, один вдвое больше второго.
— Раскрой ладонь, — говорю я ему. — Скользкое. Не урони его. Здесь не так много мыла, сегодня нам повезло.
Несколько секунд он молчит, и я начинаю беспокоиться.
— Ты все еще здесь? — Интересно, а что если это ловушка?
Если это был план. Что если его послали, чтобы убить меня, в темноте, в этой маленькой комнате. Я не знала, что они собираются со мной делать, я не знала, достаточно ли им моей изоляции, но я всегда знала, что они могут меня убить. Мне всегда казалось, что это самый вероятный вариант.
Я не могу сказать, что я этого не заслуживаю.
Но я здесь за поступок, который никогда не хотела совершить, и мне кажется, им все равно, что это был несчастный случай.
Мои родители никогда не попытались помочь мне.
Я не слышу звука душа, и сердце замирает. Эта комната редко была занята, но здесь бывали другие, чаще всего по одному или по двое. Я пришла к выводу, что жители приюта либо сошли с ума и не могут найти дорогу в душ, либо он их мало волнует.
Я тяжело дышу.
— Как тебя зовут? — Его голос пронзает воздух и мое сознание. Я чувствую его дыхание гораздо ближе, чем раньше. Мое сердце скачет, и я - не знаю почему - не могу его контролировать.
— Почему ты не хочешь назвать свое имя?
— Ты раскрыл ладонь? — спрашиваю я с сухостью во рту и хрипом в голосе.
Он перемещается вперед, и я боюсь дышать. Его пальцы роются в одежде, которой у меня никогда не было, и я успеваю вздохнуть. Пока он не касается моей кожи. Пока он не касается моей кожи. Пока он не касается моей кожи. Это похоже на тайну.
Моя футболка много раз стиралась в жесткой воде этого места и похожа на мешок, накинутый на кожу. Я опускаю большой кусок мыла в его руку и на цыпочках отхожу.
— Я включу тебе душ, — говорю я, стараясь, чтобы никто меня не услышал.
— Что делать с моей одеждой? — Он все еще слишком близко.
Я тысячу раз моргаю в темноте.
— Ты должен ее снять.
Он смеется, но звучит это как веселые вздохи.
— Нет, я знаю. Что с ней делать, пока я принимаю душ?
— Старайся ее не намочить.
