— Девица в соседней деревне умерла. Зачахла. Я видела ее ближе к концу. Глаза огромные, а вид такой, словно из нее высосали все жизненные соки. Она умерла в полнолуние, ее похоронили на кладбище, но на следующий год выкопали, потому что на ее могиле ничего не росло, даже трава. Так узнали, что она проклята. Майренни стала похожа на ту бедняжку, и я знала, что она тоже умрет. Пусть она была дурой, но она была моей сестрой. Я должна была что‑то сделать.
Когда бабушка Киззи доходила до этого момента в своей истории, она всегда вздрагивала и касалась губ, вспомнив, как толпа гоблинов кинулась к ней, как их глаза вспыхнули во мраке, как они запрыгнули на нее и держали, пытаясь затолкать лозу винограда и инжир ей в рот.
— Гоблины не могут просто забрать твою душу, Солнышко, — произнесла она с сильным акцентом. — Ты должна сама отдать ее. Это давнее соглашение меж Богом и Старым Царапало. Оно старше сотворения мира! Душа, которую забирают против воли, портится, как молоко, и потому никому не нужна, даже Старому Царапало. Вот зачем он выращивает свои колдовские сады, потому что стоит тебе отведать плод, как захочешь отдать все, что угодно, лишь бы вновь его вкусить, а за это, он хочет только одного.
И Майренни готова была это отдать. Но сестра не позволила, она не побоялась сразиться с гоблинами, и вернулась домой, в синяках и ссадинах, но с колдовским фруктом в руках, мякоть которого оставила липкий сок на руках. Майренни, истощенная и белая, прильнула к сестре и заплакала. Она поцеловала сестру и попробовала сок на ее руках, сок за который она должна была поплатиться душой, но она вкушала его ничего не отдав взамен, и чары развеялись. Майренни выжила.
Киззи никогда не встречала ее. Майренни осталась в Европе, но бабушка утверждала, что Киззи похожа на ее сестру. У них была всего одна ее фотография, старая, пожелтевшая. На ней была запечатлена девушка в дверном проеме. У нее были полный губы и казалось, что глаза искрились секретами. Киззи всегда была очарована ею, и по правде говоря, она всегда отождествляла себя с той дикаркой, что почти продала душу за инжир, нежели со своей бабушкой, которая так и не разжала челюсти и никогда не жаждала запретных плодов. Но даже при том, что, глядя на фотографию и видя тот же разрез глаз и изгиб губ, как у нее, Киззи просто не могла увидеть себя в этой девушке, зрелой, вызывающей трепет, преисполненной странной и такой многоликой красотой, для которой у нынешней юности нет подходящих слов, чтобы описать это.
Киззи была так занята желанием стать Сарой Феррис или Дженни Гласс, что едва ли могла вообще увидеть себя такой, какой она была, а ведь она обладала самобытной причудливой красотой: глаза с поволокой с тяжелыми веками, слишком широкий рот, неукротимые волосы, бедра, которые могут быть не менее неукротимыми, если их научат что и как делать. Она была единственной в своем роде в этом городе, и если бы она переступила порог зрелости, то именно ее портрет захотели бы написать художники, а не какой‑то там Сары или Дженни. Только она умела носить шелковый шарф дюжиной разных способов, читать небо и точно знать, когда пойдет дождь, приручать диких животных, хриплым пением песен о любви на португальском и баскском языках, знала, как усмирить вампира, как зажечь сигару, как превратить искру воображения в костер.
Если бы она только переступила порог зрелости.
Если бы она вспомнила истории своей бабушки и поверила в них, и если бы ни одна из множества других вещей не постигли ее, которые так или иначе обозначали своё присутствие, внося разлад и беспокойство, подобно пьяным водителям, молниям, зомби и куче других вещей. Но Киззи созрела для гоблинов, и если что‑то ее и настигло, так это они. Один уже шел по следу аромата ее тоски, мимо шелудивой козы, чтобы заглянуть в окно ее спальни. Он уже изучал каждое ее движение и совершенствовался в искусстве маскировки.
Глава Вторая
Бабочка‑насильник
В понедельник в школе Киззи появился новый мальчик.
— Ням, — вяло произнесла Иви.
— Хвала Богам, сотворившим парней. Мы благодарим вас за вашу щедрость, — прошептала Кактус.
— Аминь, — сказала Киззи, пялясь в ту же сторону, что и подруга.
И они были не единственными, кто пялился. Дажа Сара Феррис вытянула шею из‑за плеча Мика Крейспейна, чтобы посмотреть, как Святой Рябой Марк ведет новенького по коридору.
Он был высокий и изящный, в меру мускулистый, косая сажень в плечах. Его пшеничного цвета волосы, курчавились поверх белоснежного ворота рубашки и блестели. Его губы были алыми, полными и мягкими, как у ангелов с полотен эпохи Возрождения. Глаза — очень темными, внешние уголки которых были чуть приподняты, как у эльфа. Под глазами пролегли синеватые тени от бессонницы, придав ему сходство, в воображении Киззи, с поэтами, царапавших пером на свитке стихи всю ночь напролет при свете свечи, чтобы запечатлеть в них свою любовь к прекрасной даме, и несмотря на свое благородное происхождение, остались без гроша за душой, что в последствии привело к смерти от лихорадки, а возможно от холода в каком‑нибудь сугробе, оставив после себя, разумеется, лишь эфирный труп.
— А во что это он вырядился? — вырвала Кактус Киззи из ее романтических мыслей. — Он гробанул шкаф своего деда?
— Или раздел бомжа, — предложила Иви.
— Неа. — Кактус уверенно покачала головой. — Это шмотки старика. Взгляни на эти подтяжки. Старомодный прикид.
— У старичья есть своя мода? Серьезно, что ли? Поди еще и свой подиум? — задумчиво произнесла Иви.
— Ага, и он прямо сейчас будто шагает по нему.
— Да я вас умоляю, — сказала Киззи, взглянув на странные твидовые брюки парня, которые были коротковаты, и к тому же поддерживались подтяжками. — Да этот парень мог бы прилепить спереди банановый лист, напялить шапочку с пропеллером и выглядел бы потрясно.
— Вот, значит, как ты любишь своих мальчиков, Киз? — спросила Кактус.
— О да. Всех своих мальчиков. Я сейчас же дам ему банановый лист и шапочку с пропеллером и представлю его своему гарему.
Иви фыркнула.
— Гарем‑парней! Представь их маленькие пропеллеры повсюду, пока они обмахивают тебя пальмовыми листьями.
— Пока они удовлетворяют все мои прихоти, — добавила Кактус.
Киззи фыркнула.
— Забудь, я не одалживаю своих парней.
— Да ладно тебе, никто не любит рабовладельцев‑жадин.
— Мои мальчики не рабы! Они остаются, потому что хотят. Я отдаю им вдоволь лосиного мяса. И Xbox, ну знаешь, чтобы их большие пальцы оставались красивыми и проворными.
— Придурочная, — сказала Иви, смеясь. Они прислонились к шкафчикам и смотрели вслед удаляющемуся новенькому. Перед тем, как завернуть за угол со Святым Рябым Марком, он бросил взгляд через плечо. Киззи охватил трепет. На секунду ей показалось, что его глаза посеребрены, как у кошки. И она вообразила, что он посмотрел прямо на нее. Она мгновенно покраснела, хотя была уверена, что ошиблась. Глаза парня даже не нашли бы ее в толпе. Его глаза не нашли бы ее, даже будь она тут совсем одна. Они как будто были стеклянными или заинтересовались каким‑то увлекательным объектом вдалеке.
— Интересно, как его зовут, — пробормотала она после его ухода.
— Красивый Мальчик, с большой буквы «М», с большой буквы «М», — сказала Кактус со вздохом. — Но, знаешь, мистер Парень для таких, как мы.
— Дааа, — задумчиво произнесла Киззи. — Добро пожаловать в школу для каннибалов Святого Рябого Марка, мистер Парень.
Она пошла в свой класс, задаваясь вопросом, сколько пройдет времени, прежде чем какая‑нибудь длинноногая девица будет сидеть у него на коленях, щелкая его стариковскими подтяжками и откидывая свои шелковистые волосы назад. Возможно уже к обеду. Дженни Гласс периодически меняла парней и как раз сейчас была в поисках; ей могла улыбнуться удача. Это был естественный порядок вещей, подумала с горечью Киззи, сетуя на имеющуюся жизнь, бедра, волосы и лодыжки. Подобное притягивает подобное, красота обретает красоту, а уродам только и остается, что наблюдать за этим из курилки и ныть.
