что больше не в состоянии находиться здесь.
— Пойду подышу, — коротко и сухо проговорил я на быстрый сосредоточенный взгляд Дилана и пьяные глаза Ская и вышел, не дожидаясь ответа.
Я вылетел из зала, где было это лживое торжество, пропитанное только желчью псевдосемьи и страхом одной невинной души, которая оказалась в этой ситуации не по своей воле.
Я бежал до самого низа своими ногами.
Все двадцать пять этажей гребаной элитной высотки.
Нервов не хватило бы, чтобы ждать лифт и никого случайно не убить в нем.
Буря во мне росла и поднималась всё выше и выше, словно вулкан, который уже сотряс землю и был готов выпустить лаву и пепел.
И голова начинала раскалываться просто невыносимо.
Еще немного — и мне придется ехать домой, чтобы запереться у себя в комнате и выть от боли и судорог.
Только думал я не об этом.
А о том, что девчонка останется здесь.
С Дарком.
А наутро будет еле жива… Если останется жива в принципе.
Скольких девушек Дарк уже похоронил после ночи с собой? Три? Пять? Семь? Больше?
Эти чертовы мысли жалили мозг, словно рой взбесившихся пчел!
Я смотрел на улицу с активным движением и кучей припаркованных дорогих машин, на которые падал первый декабрьский снег, но видел не это богатство и роскошь, а ее большие испуганные глазища, когда она поймет, что ее новоявленный муженек — извращенец и маньяк и обычного секса ему недостаточно.
Обычно он привязывал своих девушек для утех.
И пользовался ими грязно и низко.
С женой он поступит так же?
Возможно, она будет кричать от ужаса.
Может быть, даже плакать.
Выругавшись, я опустил голову вниз, оперевшись локтями на перила, и пытался просто дышать.
Дышать и слышать только собственные сбивчивые вдохи и выдохи, а не ее голос и всхлипы.
— Можно было бы просто выйти на балкон в большом зале, — голос Воланда за моей спиной раздался, как всегда, спокойно и даже лениво.
— Я знаю.
Не поднимая головы, я ощутил, что друг снова закурил и встал рядом, так же опираясь на поручни небольшой своеобразной веранды, украшенной огнями и иллюминацией.
— Полегчало, Кил?
— Нет.
Воланд понятливо хмыкнул, протягивая мне уже прикуренную сигарету, от которой шел аромат ментола.
— Ты же знаешь, я еще до армии бросил курить.
— Знаю. Но иногда нужно дать себе время одной скуренной сигареты, дружище.
Я взял сигарету, подумав о том, что сейчас не отказался бы от чего-то более убойного.
Черт, я никогда не был пай-мальчиком.
И то, что мы творили со Скаем, выходило за все рамки приличия, учитывая даже то, что все волки после перехода сходили с ума и чаще всего пускались во все тяжкие, лишь бы эта чертова волчья энергия не ломала изнутри.
Силу, данную тебе кровью, хотелось использовать всё больше и больше.
Хотелось пить и жрать ее, чтобы красоваться перед всем миром и показывать, что люди — это ничто по сравнению с нами.
Обычно родители терпели это период.
Потому что сами переживали подобное и знали наверняка, каково это — стать всесильным, мощным и почувствовать сполна свою звериную сущность, от которой мир наполнялся новыми красками, запахами и цветами, не доступными никому из людей.
Когда все чувства работают в тебе на пятьсот процентов, сложно не уверовать в то, что ты всесильный.
Почти бог.
Сложно не поддаться этому соблазну, где ты становишься вершителем судеб и никто не сможет противостоять тебе.
Теперь, оборачиваясь назад, я испытывал стыд за то, что творил, не слушая никого.
Даже отца и дядю — двух волков, которые в моей жизни значили так много.
Собственно, по этой причине в одно ужасное утро отец просто вошел в мою прокуренную спальню и кинул увесистую походную сумку на кровать, где я отсыпался после очередной попойки и безумной оргии с десятком голых девиц, которых мы делили со Скаем пополам, а часто использовали одну на двоих сразу.
Тогда я не поверил в его слова о том, что сегодня же ухожу служить в обычную армию.
Но он оказался серьезен.
А я понял, что это не шутка и не розыгрыш, слишком поздно, чтобы возвращаться, посрамив свою семью позорным дезертирством.
Пять лет в армии пролетели незаметно, открывая совершенно другую реальность… которая меня слегка сломала. Но не поставила на колени.
По крайней мере, теперь я знал, что не вернусь на прежнюю шаткую дорожку, когда приложился к сигарете, сделав глубокую затяжку и ощущая, как ароматный дым обволакивает глотку и опускается вниз, наполняя легкие.
Ментол не холодил и не делал мысли более ясными. Жаль.
Но я задерживал дым в себе, выдыхая в конце концов тяжело и долго, надеясь, что он заберет мое безумие. Но напрасно.
Я протянул сигарету молчаливому Воланду, но тот лишь покачал головой и тихо проговорил:
— Докури ее и представь, что ты сделал, что хотел. И вот проснулся утром с мыслей о том, что уже ничего не исправить. Прислушайся к себе. Ты будешь рад или огорчен?..
Я медленно моргнул и перевел взгляд вперед, чувствуя, как заколотилось мое сердце при одной только мысли о том, что я могу проснуться, зная, что голубоглазая девчонка рядом.
Пусть не в одной постели со мной.
Но где-то очень близко.
В моем доме.
И я могу выйти из комнаты и ощутить ее тонкий аромат, который влек так, что я ничего не мог с собой поделать.
Даже сейчас.
Пытаясь избавиться от наваждения, я снова приложился к сигарете, затянувшись так, что дым стал выходить через ноздри, а я не мог открыть глаза, потому что картины под веками были слишком сладкими и влекущими
