да еще лес принял как свою. А потому она, поклонившись, пробормотала:
— Кровь за кровь, вздох за вздох, выведи меня, тропа, к дому моему.
Крови тут было достаточно, да. Не пришлось ладонь резать. Хоть что-то хорошее.
Про корзину с грибами вспомнила уже ночью, когда этого борова дотащила до избушки. Долго пыталась отдышаться, с ужасом представляя, как еще нужно занести тело в дом. Хорошо, догадалась настелить хвороста на крыльцо, поверх него бросила тюфяк, да на этом тюфяке и заволокла в дом, губы кусая от усталости и боли в спине.
И снова — не до отдыха. Нагрела воды, обмыла тело, и в самом деле, молодое, даже юное, и могучее. Широкие плечи, крепкая спина, сильные ноги.
Одежду, заскорузлую от крови и грязи, срезала ножом. Раны были… пожалуй, странные. Глубокие, от беровых когтей, но не сказать, что смертельные. Не желал батюшка бер дураку смерти. Даже рука оказалась не сломана, а лишь вывихнута. И только лицо было изуродовано так сильно, что даже зашивать Марика не рискнула. Пока лишь залила в глотку раненому крепкого сонного зелья, промыла как могла, раны, наложила компрессы из трав. Особенно переживала за глаза незнакомца: не останется ли он слепцом?
Утром, когда за лесом уже показался край солнца, раненого затрясло. Снова напоила его сонным зельем, укутала в шкуры да свалилась рядом на пол без сил. Ей-то никаких сонных зелий было не нужно, чтобы провалиться в забытье.
Когда Марика проснулась, мужчина весь пылал и тихо стонал сквозь зубы. Началась лихорадка. Проверила раны на груди и лице, подумав, плотно завязала глаза, да еще руки к туловищу тканевыми лентами примотала. Чтобы ненароком в бреду не сорвал повязку.
Чего-то большего она сделать сейчас не могла. На все воля небес: заберут они раненого или оставят. Но он сильный, должен выжить. Раз уж не помер за ночь.
И потекли обычные дни, только тяжелее, чем раньше. Теперь у Марики было забот едва ли не втрое больше: поить и мыть этого… огромного. Менять ему перевязки. Еще и накормить бы, лучше всего — мясным бульоном, но оставить она его пока боялась. Далеко не отходила.
Лихорадка прошла на третий день, а на четвертый мужчина начал активно шевелиться. Обнаружил связанные руки, погано выругался сквозь зубы, кстати, белые, здоровые (Марика проверяла). Ведьма бросила котелок и кинулась к раненому, благо, ихбушка крошечная, бежать не далеко.
— Тише, тише, — шепнула она. — Я тебя развяжу сейчас, если ты обещаешь слушаться.
— Ты кто?
— Ведьма лесная. Нашла тебя, принесла к себе.
— Сколько я так?
— Как долго в лесу лежал, не ведаю. А у меня — четвертый день.
— А какой нынче день, а?
— Почем мне знать? Вересень сейчас, а большего мне знать не нужно.
Раненый затих. Краткая вспышка оживления его сильно утомила. На шее и груди блестел пот.
— Как мне тебя называть, молодец добрый?
— Ольг, — булькнул мужчина. Дыхание было тяжелое. Рано развязывать.
Спустя четверть часа Ольг уснул, а Марика впервые решилась отойти в лес, проверить силки. В трех от зайцев остались одни косточки, знать, звери похозяйничали, а в одном была добыча. Большой, жирный заяц. Хорошо, наварит похлебки, раненого своего накормит.
Он ей уже как родной стал — сколько его выхаживала, а сколько еще предстоит! Не голодать же ему теперь! Домой спешила почти бегом, волнуясь, но напрасно. Ольг еще спал, крепким, здоровым сном, и проснулся лишь тогда, когда на всю избу запахло мясной похлебкой.
У него отчетливо зарычало в животе.
Марика не могла не хихикнуть.
— Сейчас я помогу тебе сесть, — сказала она. — И покормлю. А ты молчи, береги силы, понял?
Тот кивнул, выразительно пошевелив все еще связанными руками. Развязала, конечно. Обхватив за плечи, попыталась приподнять — да куда там! Кажется, парень стал еще тяжелее. Или она ослабла.
Ольг попытался сесть сам, побелел от боли, но не издал ни звука — гордый, стало быть. Марика быстро сунула ему под плечи пару валенок, которые подкладывала под голову летом.
— Я кому сказала беречь силы? — строго спросила. — А ну как раны разошлись? Рот открывай, кормить тебя буду.
— Мне бы… опростаться, — выдавил из себя Ольг. — Встать помоги.
— Сдурел? Мне тебя не удержать! Ты и так едва жив. Сейчас миску подставлю, делай свои дела.
— Не могу при тебе.
— Ну конечно! Под себя мог, а в миску не может! — Марика нарочно его злила, понимая, как сейчас мужчине стыдно. Но что делать? Вставать ему точно нельзя, да и шевелиться тоже.
— На бок помоги повернуться и глаза закрой, — наконец, решился Ольг. — И есть мне много не давай, а то мало ли…
Фыркнула, перекатывая тяжелое тело на бок, откинула шкуру, скрывающую бедра. Когда постыдное дело было сделано, вынесла миску, вернулась, снова прикрыла срам и помогла лечь поудобнее. Ольг кривил губы — красивые, четко очерченные, сейчас белые от боли и напряжения. Марика только вздохнула. Нечего и мечтать. Он не мужчина, а она не женщина. Лекарь она. И ведьма вдобавок.
Поставила на пол котелок с похлебкой и принялась его кормить. Много и не съел, уснул.
Ему снился Тойрог: круг посреди степи, выложенный из больших камней. Утоптанная земля без малейшей травинки, народ вокруг. И бер, страшный, лохматый, могучий. А напротив — Ольг. Только не такой, как сейчас, а совсем еще мальчишка. Худой, чумазый, босой, в одних только коротких штанах. Рыча, зверь двинулся вперед. Ольг чуял его дыхание — горячее, смрадное. Отпрянул, понимая, что ничего не сможет сделать. Даже будь у него оружие — не смог бы. Размах страшной когтистой лапы… неожиданно нежное прикосновение и ласковый голос:
— Ольг, Ольг, проснись. Это лишь сон. Все хорошо, я рядом.
— Дженна, — прошептал мужчина, пытаясь улыбнуться. — Не бросай меня.
— Не брошу.
К его губам прикоснулся край глиняной кружки, в рот полилась теплая и успокаивающая жидкость. Пара глотков — и Ольг снова провалился в сон, теперь уже спокойный и пустой.
А ведь Тойрог он так и не прошел, хотя пытался и не раз. Не открывался ему круг воинов. Гордо думал тогда еще совсем глупый и юный Ольг — это потому, что он никого и никогда не
