— Откажешься, потом сама жалеть будешь. Ещё спасибо скажешь. Да и кто тебя спрашивает-то? Что ты можешь понимать в выборе мужа. Без тебя уже всё решили.
Сердце суматошно колотилось. Меня трясло от обиды и предчувствия надвигавшейся беды.
— Мар Хорти, — с улыбочкой обратилась Ильва к старшему из мужчин, — я ведь невесту-то помню совсем крошкой. — Ильва притворно смахнула слезу и продолжила: — Растила её не хуже матери родной. И раз уж мы в скором времени станем почти родственниками, может, сделаете мне милость — постоянную скидочку на продукты в вашей лавочке?
«Вот оно как!» Узнав, что я нравлюсь молодому торговцу, Ильва решила сосватать меня и таким образом сэкономить на закупках. «Вот же меркантильная… меркантильная…» Нужное слово из приличных не подбиралось, а за неприличные меня мама ругала. «Свинья! Пусть будет меркантильная свинья!»
— Ну что ж, — пробубнил старший Хорти, — после свадьбы можно и о скидочке подумать.
Ильва довольно осклабилась при этих словах.
— Я. Не. Выйду. Замуж, — отчеканила я.
Ильва обернулась, злобно на меня зыркнула и сжала губы. Вся лицемерная слащавость мигом с неё слетела.
— Невеста в шоке. Не соображает, что говорит, — жёстко произнесла она. — Пожалуй, оставим молодых, пусть поворкуют. А мы с вами, уважаемый мар Хорти, пока обсудим условия сделки, то есть, я хотела сказать, свадьбы.
И они с лавочником вышли из кабинета, оставив нас с Теодором одних.
— Достопочтенная и премногоуважаемая мари Лиатрис, — напыщенно начал разговор жених, — я так рад нашему союзу.
— Мар Теодор, разве вы не поняли? Я не собираюсь за вас замуж. Никакого союза! — взволнованно и, наверное, излишне громко втолковывала я.
— О, я понимаю. Вы девушка не простая, а… ну как это… с причудами, с душой. Чувства там всякие выискиваете. Я вот тоже такой, знаете ли, с детства. Помню, сяду у лавки и природой любуюсь, птички, цветочки, облачка разглядываю. Животных вот люблю.
— Но вы же мясник! — не удержалась я от бестактности.
— Животных я люблю. А есть их просто обожаю, — спокойно рассуждал Теодор, — люблю их и живых, и мёртвых.
Он глупо захихикал и подошёл ко мне поближе.
— Я стихов много пишу, — признался Теодор и уставился мне прямо в глаза. — Недавно обнаружил в себе эти способности. Прям, бац, и талант открылся.
Теодор снова сделал шаг в мою сторону. Я попыталась отстраниться, но лавочник подошёл ещё ближе и взял за руку.
— Вам понравятся мои стихи. Я почитаю. Хотите оду про кабаньи головы, детей и пожары?
— Великий Свет! О чём вы? Не надо оду! — резковато ответила я. От его стихов и так-то плохо становилось, а тут ещё и такое.
— А, ну да. Надо же про любовь, — пробормотал Теодор и обрадовался своей догадливости.
Он, наконец-то, отпустил мою руку, принял картинную позу и со всем доступным ему пафосом продекламировал:
О, Лиатрис, ты так свежа.
Ты как цветочек хороша.
Иди ж ко мне, моя душа.
Выглядел он так нелепо, что в другой ситуации я бы обязательно расхохоталась. Но сейчас было не до смеха.
Молодой Хорти продолжил:
— Это я сочинил, пока сюда утром добирался. Даже пяти минут не потратил, сразу вот так и выдал. Вот что значит вдохновение. Ну как, тебе нравится? — с надеждой спросил лавочник.
— Они очень оригинальные, — еле слышно ответила я. Постеснялась сказать правду, и пришлось дурость назвать оригинальностью.
Мясник расхаживал по кабинету туда-сюда и оживлённо рассказывал о своём стихоплётстве, чем я не преминула воспользоваться. Отошла от него подальше так, чтобы между нами невзначай отказался тяжёлый стул, и попыталась отвлечь его от мыслей обо мне:
— Вы, наверное, много читаете, изучаете поэзию?
Хорти махнул рукой.
— Да зачем мне? Стихи и так получаются. Отец говорит, это от бабки евойной.
— Она была поэтессой?
Теодор насмешливо фыркнул:
— Нет, что ты. Просто по молодости с каким-то поэтом от родителей хотела улизнуть, тянулась, как говорится, к прекрасному, к высоким материям.
— Понятно, — тихонько сказала я. Мне всё больше и больше хотелось, чтобы Теодор куда-нибудь делся.
Неожиданно жених остановился и посмотрел на меня в упор. Его пристальный взгляд меня смущал. «Кажется, преграда из стула тут не поможет». Теодор быстрыми шагами подошёл ко мне вплотную и почти прижал к стене. Я заметалась, но деваться было некуда. Я замерла, вся сжалась, хотелось, как в сказке, превратиться в маленькую мышку, юркнуть в норку и убежать далеко-далеко. От страха у меня мурашки побежали по коже. Во все глаза я глядела на Хорти и пыталась понять, что у него на уме.
— Моя птичка, — с придыханием заговорил Теодор, — выходи за меня. Поселимся в доме родителей. Будешь в лавке работать — курей потрошить да кости зачищать. Ещё нам очень уборщица нужна. Так что скучать тебе некогда будет. А детки пойдут, тоже помогать начнут, как-никак, семейное призвание, все при деле должны быть.
— А если они не захотят?
— Чего?
— Если дети не захотят кур потрошить? Если им другое дело по душе будет?
Теодор рассмеялся.
— Ну как это не захотят? Это же так прибыльно. В нашей семье все в мясной лавке трудятся, и стар, и млад.
С Теодором до этого злосчастного утра я так близко не общалась. Да и не хотелось — его простецкое глуповатое лицо, нелепые стихи и грубые манеры порядком отталкивали. А этот разговор вовсе оставил очень неприятное впечатление.
Я лихорадочно пыталась сообразить, как справиться со свалившейся напастью. «Прямой отказ, как видно, не действует. Мои личные качества их не интересуют — тушки разделывать да помои выносить любая подойдёт. Выходит, дурочкой или капризулей бесполезно прикидываться. Зато могу схитрить и выиграть хоть немного времени». Я улучила момент, выскользнула из ловушки и, кокетливо наматывая прядь своих длинных светлых волос на палец, сказала:
— Ваше предложение о замужестве так неожиданно. Я в замешательстве.
Для большей убедительности я прижала ладошки к щекам и похлопала ресницами. Теодор задумчиво почесал затылок. Я решила не отступать и закрепить успех.
— Мне нужно время подумать, с мыслями собраться, — пролепетала я.
Хорти долго пялился на меня, выпятив нижнюю губу. Потом ударил кулаком по столу, изрядно меня напугав, и громко заявил:
— Ладно. Думай до утра. Хотя меня не обманешь, вижу, ты просто цену себе набиваешь. — И он погрозил мне пальцем как расшалившемуся ребёнку. — Приданого-то у тебя нету, так что сильно не упрямься. Свадьба через три дня. Заберу тебя завтра. Жди!
Жених вышел за дверь, а я рухнула в кресло, ноги от волнения не держали.
«Ушёл. Какое счастье!» — подумала я и вздохнула с облегчением.
Когда немного пришла в себя, осторожно подкралась к двери и прислушалась. В доме было тихо. Стараясь не шуметь, я выскользнула из кабинета и юркнула к лестнице в надежде добраться до своей комнаты. Но не повезло — нос к носу я столкнулась с Ильвой.
— Ты, — процедила сквозь зубы она и ткнула меня в грудь толстым пальцем. — Даже слушать не хочу твои бредни. Выйдешь замуж, и точка.
— Но я не хочу! Это несправедливо! Вы даже меня не спросили, — возмутилась я. На глаза выступили слёзы.
— Кого волнует справедливость. И твоё мнение. Я тебя кормлю, содержу чуть ли не бесплатно, себе в убыток. — То, что я усердно тружусь и отрабатываю своё содержание, Ильва предпочла «забыть». — Пора и честь знать.
Хозяйка загородила мне проход на лестницу. Её круглые выпуклые глаза недобро на меня смотрели. Уперев ручищи в бока, Ильва добавила:
— Всё равно замуж выдам. Скажу, что тебе семнадцать, объявлю несовершеннолетней, значит, я как опекун за тебя решение приму. И как ты докажешь, что тебе больше лет? Родственников-то у тебя нет, а в документах могли и напутать. Стало быть, как я решила, так и будет. Даже не сомневайся. Только попробуй дельце сорвать, точнее, свадьбу.
С этими словами Ильва двинулась восвояси, давая понять, что разговор окончен. А я метнулась вверх по лестнице.
