укус превращения — совсем иное. Если первый — укус его мечты, то второй — противоестественный.
Керени проговорила тихим голосом:
— Я знаю, что ты такое, волк. Не делай этого со мной.
Манро уловил акцент, но не смог определить какой. Восточноевропейский?
Керени повернула к нему голову:
— Сопротивляйся магам. Противься их злу.
— Я сделаю всё, чтобы спасти тебя! Ты — моя пара.
— Пара? — В её голосе послышался ужас. — Тогда, как ты можешь помышлять о таком издевательстве? Не заражай меня тем, что внутри тебя.
— Я стану заботиться о тебе, научу контролю. — Если она воскреснет, то будет безумна от свирепости, свойственной новообращённым. Обуздание своего могло занять десятилетия, и зачастую оказывалось безуспешным. Возможно, это его последний разговор с Керени на века вперёд. Если конечно она не погибнет.
— Мы почитаем свободу. — Слёзы покатились по её щекам. Она была такой сладко невинной. Такой нежной. — Ормло поведал о моей судьбе, если я воскресну. Неужели ты превратишь свою суженую… в рабыню чернокнижника?
— Ты не будешь рабыней! Я вытащу тебя отсюда. — Как-нибудь. Изуродованным лицом он откинул ей волосы с плеча, и стал уступать контроль зверю.
«Спаси её, зверь. Кусай яростно».
Она сопротивлялась, но у неё не осталось сил.
— Оставь меня, дай умереть.
— Не могу, Керени. Ты возродишься. Поняла? Ты должна вернуться ко мне!
«Мой зверь силён, он зажжёт огненный шторм внутри».
— Если сделаешь это, я возненавижу тебя, — поклялась она. — У тебя не будет пары.
Инстинкт вопил:
«Время уходит!»
— Тогда я потрачу вечность, чтобы заслужить твоё прощение.
Между прерывистыми вдохами она проговорила:
— Ты превратишь меня в животное… сделаешь рабом тех, кого я жажду видеть мёртвыми? Такому нет прощения.
Когти и клыки Манро удлинились — тело трансформировалось.
— Закрой глаза.
Она же наоборот взглянула на его лицо. Закалённые вампиры тряслись при виде зверя Ликана, но Керени выдохнула, и не отвела взгляд.
— Умоляю… не надо.
Манро глухо и с трудом выдавил:
— А я умоляю: вернись ко мне, малышка.
С первобытным рёвом зверь полностью восстал. На задворках сознания Манро видел, как голова резко дёрнулась вперёд, и клыки вонзились в нежную шею. С губ Керени сорвался всхлип, когда тело задёргалось в агонии. Сердцебиение замедлялось. Тук-тук… тук-тук…
Зверь зарычал, впрыскивая свою сущность в остывающую плоть.
«Зажги огонь внутри неё, зверь!»
Когда Керени содрогнулась в предсмертных судорогах, он лапами прижал её к своему телу, укачивая и проливая кровь на свадебное платье. Зверь чуть отстранился, но только чтобы снова вонзить в Керени клыки. Затем опять, воя между яростными укусами.
Манро смутно слышал смех Джелса, стоящего снаружи камеры. Затем чернокнижник начал читать заклинание. Грязная сила клубилась вокруг Манро, когда Джелс начал привязывать зверя.
Керени обмякла. Тук… тук… тишина.
Когда её сердце замерло, зверь ослабил хватку, запрокинул голову и зарычал, сотрясая подземелье, затихнув только, когда губы Керени приоткрылись. До того как Манро уступил подчиняющему заклинанию, она прошептала на последнем вдохе:
— Ненавижу… тебя…
Пять дней спустя
«Её нет».
Манро стоял на краю бездны с кислотой глубоко под Квондом. Ормло, его тюремщик-чернокнижник, приказал отнести труп Керени в недра подземелья и избавиться от него.
— Прошло больше трёх дней, — сказал Ормло, стоящий у него за спиной. — За всю нашу историю ни один смертный не воскрешался Ликаном больше, чем через три дня.
Манро не требовались подсказки чернокнижника или инстинкта, чтобы понять — Керени не вернётся. Он чувствовал это; знал. Огонь Ликанов не зацепился за неё. Её безжизненное тело лежало на руках Манро. Следы укусов виднелись на шее. Конечности Керени посмертно окоченели, а от заклинания Ормло тело напоминало статую.
«Моя женщина мертва».
Манро окинул взглядом свою женщину, изучая сухие цветы, вплетённые в чёрные, как вороново крыло, волосы, бахрому ресниц, отбрасывающую вечную тень на скулы, по бледным губам…
Ормло приказал Манро кусать других смертных, но держал его в камере с ней. Контуры её лица и гладкие волосы запечатлелись в памяти. Манро посмотрел на её крохотные руки. Тонкие шрамы были заметны на подушечках пальцев. Пока он держал её, ласкал эти шрамы, гадая, была ли она швеёй? И из какой эпохи чернокнижники забрали её? Вопросы копились, а ответов не было, так что надежда таяла. Дни шли, а его женщина не воскрешалась, и что-то внутри Манро умирало вместе с ней. Его тело исцелилось от худших пыток, но вот разум…
— Посмотрим правде в глаза, ты проиграл, — добавил Ормло, сыпя соль на рану. — Твой укус убил её, а не вернул.
Манро хотел провести последние мгновения наедине с Керени, но он — раб, и не получит того, чего хочет. Ллореанцы удивлялись, почему Ликаны так презирают магию? Они сильнейшие разумные существа в мире смертных — и всё же этот слабый мужик мог контролировать такого воина, как Манро.
— Кинь её в кислоту, будь хорошим пёсиком.
«Нельзя же выбросить её, как мусор!»
Манро сопротивлялся изо всех сил, но пальцы начали разжиматься.
«Нет! Сопротивляйся!»
— Чего ты ждёшь? — потребовал Ормло. — Бросай. — С каждым тяжёлым вздохом Манро шелестело кружево на свадебном платье Керени.
Ормло подошёл ближе.
— Я сказал, будь хорошим пёсиком, кидай и смотри, как она будет растворяться.
Манро затрясся сильнее, отчего шорох платья стал громче. Но он чувствовал, как отпускает Керени. Ему оставалось лишь в ужасе смотреть, как она падает в кислоту, ударяясь о поверхность с ужасным всплеском.
«Не-е-ет!»
Он напрягся, желая выхватить её оттуда.
— Нет-нет. Не шевелись.
Тело не подчинялось разуму. Манро стоял беспомощной марионеткой, пока кислота не расплавила кожу его суженой, открывая белизну костей. Её безжизненные глаза уставились в никуда, прежде чем она полностью погрузилась в кислоту.
«Ах, боги, нет».
Чернокнижники взяли женщину, полную жизни, и превратили её ни во что. Её последним пристанищем будет эта адская дыра.
Отчаяние охватило Манро, и зрение затуманилось. Ликан верил, что супруги — две половины одного целого; без неё не было никакого смысла существовать.
«Куда бы ни пошла твоя пара, ты следуешь за ней».
Слова отца, сказанные незадолго до того, как он присоединился к своей любимой паре в загробной жизни, эхом прозвучали в голове Манро, стоящего на краю ямы, в шаге от того, чтобы присоединиться к Керени. Не в силах последовать за ней, он почувствовал, что теряет рассудок, а это значило — избавление от боли. Может ли что-то быть соблазнительнее в этот момент?
Но даже в тени надвигающегося безумия рациональность искала возможность. Разве у Манро не было выбора, как у его отца? Манро
