каждый их визит становился едва ли не праздником. Градоправитель закатывал настоящий пир, с радостью и подобострастием привечая важных гостей, – не селить же светлейших на постоялом дворе. Появление одного из Снежных просто не могло остаться незамеченным. А этот преспокойно валялся себе на руинах храма…
Странно. Очень странно.
– И что теперь будешь делать? – тихо спросила Дорота, ставя передо мной дымящийся отвар.
Вдохнув терпкий травяной аромат, я обхватила кружку руками и стала греть об нее пальцы.
– Буду искать другой способ исцелить брата. Ждать еще год я не собираюсь.
Почему-то вдруг подумалось об оставленных на развалинах варежках. И платке брата. Платок наверняка унесло ветром, а за варежками, наверное, стоит завтра вернуться. Лишней пары у меня не имелось, но это была такая мелочь по сравнению с несчастьем, три года назад случившимся с Фабианом. Мачеха не желала заниматься его лечением, а у меня не было ни средств, ни связей. Только описание обряда, который так долго искала.
Два года поисков, год подготовки…
Столичные чародеи, может, и могли бы ему помочь, но где мы, а где столичные чародеи. Да и не станут они врачевать за простое чистосердечное «спасибо», а Стелла скорее в монашки пострижется, чем выделит деньги на лечение мальчика.
– Иди спать, милая. Тебе нужно отдохнуть, – ласково проговорила Дорота, мягко касаясь моей щеки теплыми пальцами.
Благодарно ей улыбнувшись, я допила отвар, выудила из кармана нож и, под удивленным взглядом Дороты положив его на стол, поднялась. Поцеловав свою защитницу в щеку, пожелала ей доброй ночи.
Перед тем как отправиться к себе, заглянула к брату. После того трагического случая это стало своего рода традицией – проверять перед сном, все ли с ним в порядке. Сердце сжалось при виде худенького тельца ребенка, свернувшегося под одеялом.
– Я все исправлю. Обязательно исправлю… – прошептала одними губами.
Войдя в комнату, осторожно поцеловала Фабиана, невесомо коснувшись его лба губами. Поправила одеяло, провела пальцами по шелковистым каштановым прядям и, горько улыбнувшись, тихо вышла.
В те мгновения я пуще прежнего ненавидела Снежных.
Хьяртан-Киллиан Эртхард
Последнее, что он помнил, – это боль, заполнившую тело, пронзившую каждую его клетку, и наступившую за ней слабость.
Слабость… Хьяртан-Киллиан Эртхард уже и забыл, а может, и вовсе никогда не знал, что это такое – быть слабым. Да и боль Снежные ощущали иначе, не как простые люди или даже маги. Лишь тихие, приглушенные ее отголоски…
Но то, что он испытал этой ночью, едва ли можно было назвать жалкими отголосками.
За слабостью последовала тьма – глубокая, холодная, вечная. Он почти сдался, почти вдохнул мертвенное дыхание смерти. Почти отпустил этот мир или миру позволил себя отпустить… И вдруг ощутил тепло, свет… саму жизнь.
У жизни были невозможно яркие зеленые глаза, широко распахнутые от удивления или страха, и сумасшедше притягательные губы: розовые, сочные, пухлые. К ним он и подался, испытывая острое, непреодолимое желание прижать к себе это странное создание, вобрать в себя ее жизнь.
Он пил, пил ее дыхание, ее жар и не мог остановиться. Голова снова закружилась, но уже не от слабости, а от небывалого прилива сил. Поцелуй оказался крепче бутылки фрионского, и, наверное, если бы девчонка его не оттолкнула, он бы выпил ее досуха.
Ее силу. Ее жизнь.
К счастью, незнакомка со странной магией, обжигающей и одновременно пьянящей, так непохожей на его собственную, оказалась не из пугливых. Оттолкнула, ударила его в грудь своим маленьким кулачком, вскочила на ноги.
В голове все еще гулял хмель, пока Хьяртан наблюдал за исчезающей в лабиринте стен фигуркой в бесформенном тулупе. Руины Борга… Он хорошо помнил, как выслеживал гротхэна в столичных предместьях. Вместе со своими воинами следовал за тварью до границы Ледяного леса, а дальше…
А дальше только ларгам известно, что с ним стало.
Выругавшись сквозь зубы, мужчина поднялся. Невольно пошатнулся и подумал, что был бы не против позаимствовать у беглянки еще немного ее странной магии. Еще, хотя бы на пару секунд, ощутить сладкий вкус ее губ и пьянящую силу, проникающую в него вместе с дыханием зеленоглазки.
На нетвердых ногах Хьяртан обошел руины старого храма, в котором когда-то, очень давно, поклонялись Забвенным, но девчонки, как и ожидал, здесь уже не было. Только на обломках алтаря темнела маленькая, будто снятая с ребенка, потертая варежка. Вторая такая же лежала в снегу. Мужчина поднял и ее, задумчиво повертел перед глазами, а потом прикрыл веки, ощущая исходящие от вещи слабые отголоски силы.
Ее силы.
Казалось, варежки все еще хранили тепло рук девушки, как его губы хранили тепло их поцелуя. И почему он продолжает об этом думать? Почему продолжает о ней вспоминать? Куда важнее сейчас понять, что с ним произошло, как он оказался в этом городишке, где его люди и удалось ли им уничтожить гротхэна.
Эртхард вернулся к тому месту, что чуть не стало его могилой. Снег усилился, быстро заметая малейшие следы, Скрывая пятна крови на белоснежном покрове, припорашивая крупной крошкой какой-то лоскут… Платок. Стоило его коснуться, как стало ясно, что и эта вещица в багровых пятнах принадлежала его спасительнице.
То же ощущение тепла, света, жизни и… чего-то еще. Какой-то тьмы, черноты, чего-то злого, отчего захотелось бросить платок обратно в снег. Но Хьяртан не стал этого делать. Вместо этого спрятал в карман, добавив к другой своей находке. А потом, выпрямившись, сделал рукой пасс, очерчивая в воздухе некое подобие круга.
Обычное действие, такие простые чары заставили мужчину поморщиться. Не сразу, лишь спустя несколько секунд во тьме замерцали морозные узоры, принимая очертания портала, открывая перед ним дорогу в Эрнхейм.
Скорее… скорее добраться до замка, прийти в себя. А потом уже он докопается до правды. Разберется и выяснит, что, стужа побери, с ним случилось!
Ливия Селланд
– Ливи! Ливия-а-а!
Спросонья можно было подумать, что по мою душу явился гротхэн. Так называли тварей, приходящих из снежных завес. Монстров, оборачивающихся вихрями снега и льда, способных уничтожить в считаные минуты целые города. Если бы на их пути не стояли Снежные… да-да, те самые Снежные, которых я всем сердцем ненавижу и один из которых меня вчера целовал…
От воспоминаний о поцелуе сон как рукой сняло. Я подскочила на постели в предрассветной темени, кончиками пальцев стирая с горящих губ воспоминания, и в этот миг назойливый вопль повторился:
– Ливия-а-а!!!
Разумеется, это был никакой не гротхэн. Орала моя сводная сестрица Арлетта, обладавшая поистине незабываемым голосом: один раз услышишь –
