указывает на девушку, которую уводит один из хэксэн-егерей.
– Лизель! – кричу я кузине. Мой голос тонет в шуме битвы, который прорезают душераздирающие крики. – Лизель…
Она вопит от ужаса, когда коммандант выхватывает ее из рук хэксэн-егеря и бросает в тюремный фургон. Прежде чем захлопнуть дверь, он что-то ей говорит, что-то, от чего крошечная девочка со светлыми волосами и поблекшим взглядом съеживается.
Мои глаза расширяются, наполняясь яростью, и едва не теряю равновесие. Я думала, что мы сможем одержать победу в этой битве… думала, мамины страхи напрасны…
Но теперь я вижу, чего она опасалась, и понимаю то, о чем она знала: нам конец.
Площадь передо мной превратилась в поле битвы. Земля залита кровью. Тела лежат грудами, а те немногие, что еще живы, погибают под жестокими ударами охотников, потерявших голову от жажды крови.
Так много ведьм погибло.
Слишком много.
Я опускаюсь на земляной пол, сжимая железный прут решетки, и меня рвет.
«Дева, Мать и Старица, простите меня, простите, пожалуйста, простите…»
Молитва дается мне легко, но я чувствую, что она бесполезна. Они меня не услышат.
Слишком поздно. Что бы я ни делала – слишком поздно.
Железный прут выпадает из моих пальцев и с глухим стуком ударяется о пол. Бессилие сковывает меня с такой силой, что я начинаю дрожать и не могу остановиться, не могу взять под контроль свой страх.
«Ты знаешь, как помочь».
Нежный и резкий одновременно, этот голос вызывает волну мурашек, которая прокатывается по моей шее. Слова, соблазняя и в то же время причиняя боль, разносятся у меня в голове. Я обхватываю себя руками, зажмуриваясь, в ушах звенят крики, которые доносятся снаружи, – дикие вопли, которые страшнее любой боли.
«Ты знаешь, как помочь, Фрици».
«Нет. Нет, не знаю».
«Без трав. Не используя никакие инструменты».
«ХВАТИТ!»
«Просто произнеси заклинание. Ты знаешь слова. Ты их помнишь».
Мои губы размыкаются. Я ненавижу ту часть себя, которая это делает, которая прислушивается к тьме, нашептывающей сладкие обещания, пока искушение ласкает мои щеки, будто не несет ответственности за одну из самых больших до сегодняшнего дня травм моей жизни.
Мои мышцы теперь дрожат не от страха, но от напряжения, пока я сдерживаюсь, чтобы не послушаться этого голоса, не поверить обещаниям дикой магии, которая витает в воздухе, ждет момента, когда сможет заставить меня преступить черту. В подвале темно, тени сгущаются, приближая холодную зимнюю ночь, – они окутывают мое дрожащее тело, и во мне не остается ничего, кроме страха и слабости.
Все вокруг умирают. Лизель в тюремном фургоне.
Что я могу сделать?
– А все ведьмы слышат голос, мама? – спросила я несколько лет назад. Мне было тогда лет десять. – Голос, который просит меня попробовать дикую магию? Это богиня разговаривает со мной так же, как Перхта [4] с тобой?
Перхта, Мать, давно выбрала мою маму как одну из своих любимых ведьм. Это означает, что она постоянно говорит с моей мамой, направляет и благословляет ее, – но быть избранницей богини! Как любая юная ведьма, я мечтала об этом больше всего на свете.
Но как мама посмотрела на меня! Клянусь, я никогда не забуду, каким стало ее лицо, гримасу отвращения, которую она скрыла за широкой улыбкой.
– Богини действительно говорят с нами, но никогда бы не попросили использовать дикую магию. Даже не думай об этом, mein Schatz. Думай только о том, как будешь сопротивляться соблазнам. Скажи мне, кто ты?
Мое сердце упало. Богиня меня не выбрала? Даже Хольда [5], Дева, юная, пылкая и умелая? Конечно, я была достойна ее благословения!
– Я добрая ведьма, мама, – сказала я и улыбнулась. – Зеленая ведьма!
Она кивнула.
– Добрая зеленая ведьма, верно.
Я повторяю себе это. Добрая ведьма. Зеленая ведьма. Я применяю травы и создаю заклинания. Я не слышу голоса в своей голове, не чувствую его соблазна, я добрая ведьма…
«Выживет ли после всего случившегося добрая ведьма?»
Я, вскрикнув, вскакиваю на ноги, сжимая в руке железный прут, и, собрав последние силы, расшатываю прутья на окне и выгребаю землю, чтобы увеличить проход.
Я не сдамся. Ни сегодня. Ни завтра. «Никогда».
Я бросаю эти слова в темноту, сопротивляясь голосу в своей голове. «Никогда, никогда ты не получишь меня, ты уже достаточно отняла».
Струйка дыма просачивается в окно подвала.
Это мог бы быть туман, разгоняемый на рассвете ветром, что обычно для зимы, если бы не запах. Аромат дерева и золы, землистый и насыщенный, напоминающий о костре, горящем летней ночью, или тлеющем пламени под кипящим на кухне котлом. И дым не невинно-серый, а тяжелый, удушающе черный.
Меня наполняет ужас.
Мне нужно выбраться из подвала. Сейчас же.
Клубы дыма застилают площадь, заполняя подвал, пока мне не становится так тяжко моргать, будто под веки насыпали песок, а каждый вдох начинает жечь легкие.
Когда мне удается высвободить из земли прутья, я ставлю еще несколько ящиков под окном и подтягиваюсь к проему.
Цепляясь за края, я выбираюсь наружу. Земля размазана по моей голубой юбке, а рубашка с квадратным вырезом покрыта пятнами грязи и пота, когда я поднимаюсь на ноги.
– Мама! – кричу я в дыму, кашляя при каждом вдохе. – Тетя Кэтрин! Лизель!
Почему ни один хэксэн-егерь до сих пор не набросился на меня? Может, они не видят меня за дымом, но должны ведь были услышать мои крики. Мне все равно. Меня охватывает паника, и я снова зову родных.
Ветер меняется.
Небо проясняется. Ослепляющий голубой. Полдень, холодный декабрьский день.
Лизель хотела приготовить сегодня сливовый пирог, но использовать яблоки вместо слив. «Нет, – сказала я ей, – извини, Лизель, я не могу. Маме нужна моя помощь в домашних делах, которые я не сделала вчера, ведь был мой день рождения».
Мой день рождения.
Мысль об этом разбивает мне сердце, дробит на мелкие части то, что уцелело, и в ужасе я вижу, что стало с Бирэсборном.
Повсюду лежат тела, оставленные там, где их постигла смерть. Я замечаю среди убитых несколько хэксэн-егерей, но их немного. В основном это мои люди, мой ковен.
На мгновение я замираю, мир теряет форму, и я понимаю, что я – единственная, кто остался в живых в деревне. Хэксэн-егери ушли. А мой ковен…
В центре площади стоит столб.
Как долго я пряталась в подвале? Слишком долго или недостаточно?
Ветер свистит, подхватывает клубы дыма, поднимая их все выше, а я слышу только стук сердца, отдающийся в ушах. Ненавижу отсутствие шума больше, чем крики, ненавижу всепоглощающую тишину.
Я падаю на
