Казалось, голова моя пульсирует, а тело холодеет, пока я смотрел, как она идет вдоль линии прибоя, придерживая над песком длинные юбки. Она приближалась ко мне медленно, словно во сне – будто в тот миг, как я увидел ее, время снова изменилось – секунды растянулись до минут, минуты до часов. «Время 1» больше не существовало. Я вновь оказался вне пространства часов и календарей, обреченный наблюдать, как она движется ко мне через вечность и никогда не может дойти до меня.
В каком-то смысле это было облегчением, потому что я не имел представления, что скажу ей. Однако в более широком смысле было мучением думать, что мы никогда так и не встретимся. Я снова почувствовал себя призраком. Я воочию представил, как она приближается ко мне, потом проходит мимо, даже не подняв на меня взгляд, потому что для нее я не существую.
Не помню, в какой именно момент пошел ей наперерез. Впервые я осознал, что двигаюсь, когда мои ботинки заскользили по размытому откосу берега высотой четыре фута, потом по мокрому песку пошлепали к воде. Смутная неопределенность этого момента еще более усугублялась нереальной картиной заката на фоне облачного горизонта с горной вершиной на мысу Лома. Пока мы приближались друг к другу, как фигуры на каком-то призрачном пейзаже, я видел все так же неотчетливо, иногда теряя Элизу из виду. Я вспомнил того солдата на мосту через ручей Аул-Крик, что идет к своей жене, но ему не суждено до нее дойти, ибо его движения – это лишь необычайно яркие предсмертные видения[38]. Именно так, бесконечно, мы с Элизой Маккенна приближались друг к другу, пока низкие волны одна за другой накатывали на берег с непрекращающимся шумом, звучащим подобно реву отдаленного ветра.
Не могу сказать, когда она в первый раз меня увидела. Знаю лишь наверняка, что, неподвижно застыв у кромки воды и вырисовываясь силуэтом на фоне последнего сумрачного сияния заката, она меня уже видела. Точно знаю, что глаза ее были устремлены на меня, хотя я не различал ее лица, не представлял, с какими чувствами следит она за моим приближением. Испытывала ли она страх? У меня не было предчувствия, что она станет наблюдать за моим приближением с тревогой. Наша встреча казалась столь неизбежной, что такую возможность я прежде не рассматривал. Теперь же это опасение появилось. Что мне делать, если она побежит или станет звать на помощь? Что смогу я сделать?
Наконец я остановился перед ней, и мы в молчании стали пристально вглядываться друг в друга. Она оказалась ниже ростом, чем я ожидал. Чтобы рассмотреть мое лицо, ей приходилось запрокидывать голову. Ее лица я совсем не видел, потому что она стояла спиной к закату. Почему она так спокойна, так недвижна? Я почувствовал облегчение оттого, что она не зовет на помощь и не убегает от меня. И все же почему она никак не реагирует? Возможно ли, что ее сковал страх? Меня тревожила эта мысль.
То, что я испытывал, подходя к ней, было ничто по сравнению с тем, что я чувствовал сейчас. Мое тело и рассудок казались парализованными. Я не мог бы пошевелиться или заговорить, даже если бы от этого зависела моя жизнь. В голове крутилась одна мысль: почему она тоже стоит, словно онемев, и неотрывно смотрит на меня? Я почему-то чувствовал, что это не от страха, но был не в состоянии ни постичь ее поведение, ни отреагировать на него.
Потом вдруг она заговорила, и я вздрогнул от звука ее голоса.
– Это вы? – спросила она.
Если бы я составил перечень всех фраз, которыми мог бы начаться наш разговор, эта в лучшем случае попала бы в самый конец. Я в недоумении посмотрел на Элизу. Неужели произошло невидимое моему зрению колдовство и она обо мне узнала? Я не мог в это поверить. И все же почувствовал в тот миг, когда она заговорила, что мне представилась чудесная возможность избежать, быть может, многочасовых уговоров, которые побудили бы ее меня принять.
– Да, Элиза, это я, – услышал я свой ответ.
Она зашаталась, и я быстро протянул руку, чтобы поддержать ее за плечо. Как мне описать, после всех грез о ней, каково это было – почувствовать, что грезы обретают плоть под моими пальцами? От моего прикосновения она напряглась, но я не мог ее выпустить.
– Вы в порядке? – спросил я.
Она не ответила, и, хотя я жаждал узнать ее мысли, не мог ничего больше сказать, онемев от ее присутствия. Мы снова, как две статуи, уставились друг на друга. Я опасался, что мое молчание сведет на нет полученное мною небольшое преимущество, но разум отказывался работать.
Потом она зашевелилась, оглядываясь по сторонам и словно выходя из транса.
– Мне надо вернуться в номер, – пробормотала она, как показалось, скорее себе, чем мне.
Эти слова были для меня неожиданными, и обретенная было уверенность начала немедленно гаснуть. Я противился желанию ретироваться.
– Я провожу вас, – сказал я.
Может быть, по дороге что-нибудь придумаю.
Она не ответила, и мы пошли в сторону гостиницы. Я ощущал жуткое отчаяние. Мои невероятные поиски увенчались успехом – я преодолел само время, чтобы быть с ней. Теперь мы вместе – вместе! – идем рядом, а я словно онемел. Это было выше моего понимания.
Когда она заговорила, я вздрогнул – я опять этого не ожидал.
– Могу я узнать ваше имя? – спросила она.
Теперь она лучше владела своим голосом, хотя он звучал все еще слабо.
– Ричард, – ответил я.
Не знаю, почему не назвал ей фамилии. Может, она казалась мне излишней. Я мог думать о ней только как об Элизе.
– Ричард, – повторил я, не знаю зачем.
Снова молчание. Момент показался мне каким-то диким. Я никак не мог себе представить, что мы скажем друг другу при встрече, но не поверил бы, что мы не скажем ничего. Я жаждал узнать о ее чувствах, но был совершенно не в состоянии спросить о них или выразить свои.
– Вы остановились в гостинице? – спросила она.
Я замялся, подыскивая ответ. Наконец выдавил:
– Нет еще. Я только что приехал.
Вдруг мне в голову пришла мысль о том, что она все время меня боится, но пытается это скрыть; что она лишь ждет случая сбежать от меня, когда мы окажемся ближе к гостинице.
Надо было это выяснить.
– Элиза, вы меня боитесь? – спросил я.
Она резко вскинула глаза, словно я прочитал ее мысли, потом снова посмотрела вперед.
– Нет, – ответила она.
Правда, в словах ее не было уверенности.
– Не бойтесь, – сказал я. – Я последний человек на свете, кого вам следует бояться.
Еще несколько минут мы шли в молчании. Мой рассудок, как маятник, колебался между чувствами и здравым смыслом. С точки зрения эмоций дело улажено. Я прошел сквозь время, чтобы быть с ней, и теперь не Должен ее потерять. С реалистической точки зрения я понимал, что для нее я неизвестная персона. Но все же почему она спросила: «Это вы?» Очень странно.
