Она трогает меня за плечо — наверное, ободрить хочет, но мне жутко стыдно. Дергаюсь, кричу: «Не надо!»
Слышу, как она отодвигается на шаг.
— Приходи к нам домой. Когда сможешь. Я там буду, — говорит она и уходит. Я пытаюсь успокоиться, чтобы услышать звук ее шагов, но когда мне это удается, слышно только, как дождь молотит по земле.
Вытираю лицо ладонями и рукавом и медленно встаю, жду, когда кровь прильет к ногам. Я пустой, выпотрошенный, никакой.
Вижу картину краем глаза и вспоминаю, как я разозлился. Это было всего несколько минут назад, а кажется, будто год прошел. Я собирался отметелить будущее. Я и сейчас не прочь, но не и ближайшую минуту, две или даже десять.
Ведь мне нужно дойти до Сариного дома.
Она ждет меня.
Почему я попросила его вернуться? Да потому что, пока я укачивала Мию, перед глазами так и стояло его лицо, когда он смотрел на меня в кухне. Ему, оказывается, тоже было страшно. Как мне.
Да и все равно он уже знает, где я живу, и может нагрянуть в любую минуту. Не хочу, чтобы он возник на пороге ни с того ни с сего. Пусть лучше приходит на моих условиях.
Вот я и иду за ним и нахожу его там, где и думала, в туннеле. А вот чего я не ожидала — это застать его в таком хламе. При виде меня его сгибает в бараний рог. Мне больно смотреть на него: такой красивый парень, задиристый, агрессивный, а теперь весь в ожогах, перепуганный, в отчаянии. Плачет, как ребенок, как моя Мия. С тех пор как она появилась, я стала другой, не могу слышать, как люди плачут. Понимаю, что их можно утешить. И ловлю себя на том, как мне хочется обнять его, укачивать, пока он не успокоится, шептать, что все будет хорошо. Я даже кладу руку ему на плечо, но он ее стряхивает. Ясное дело, я бы и сама так себя вела. Какие мы гордые… Ладно. Вольному воля.
Говорю ему, что буду ждать его дома, и вот сижу и жду. Он придет, я уверена. Готова спорить на что угодно. И он приходит. Прошло пять минут с тех пор, как я вернулась, а он уже у калитки. Вижу его в кухонное окно и иду открывать.
Он мокрый до нитки. Дождь смыл с его лица почти всю кровь, но на лбу еще немного осталось.
С виду даже не заплаканный, но ему явно не по себе; стесняется, вот и в глаза мне не смотрит.
— Входи, — говорю. Он идет в кухню, за ним тянется мокрый след. Даю полотенце. — Вытрись.
Он промокает лицо, потом вытирает волосы.
— Пасиб, — бурчит.
Гляжу на него. Стоит весь мокрый, дрожит.
— Хочешь попить чего-нибудь? Воды? Колы? Чаю?
— Чаю. Да. Пожалуйста.
Вожусь с чайником, чашками, заварочными пакетиками. Очень странно заниматься такими нормальными делами, когда мы с ним наедине.
— Где твой приятель? — спрашивает он.
— За стенкой, — вру я. Винни нет дома, ушел по своим дилерским делам.
— Он биту забыл. — Адам косится на бейсбольную биту, прислоненную к стене.
— Если нужно, я сама с ней управлюсь, — говорю я и вдруг понимаю, что ляпнула глупость: смотри, мол, какая я крутая, и невольно улыбаюсь.
Адам не знает, можно ему тоже улыбнуться или нет. Уголок губ у него чуть-чуть дергается.
Потом он серьезно говорит:
— Бита тебе не понадобится. Я не для того пришел, Сара, чтобы тебя обижать. Я тебе никогда ничего плохого не сделаю.
Так и слышу папин голос: «Я тебе ничего плохою не сделаю, лежи тихо, больно не будет». Вранье, вранье!
Наверное, это стало видно по моему лицу — Адам хмурится и говорит:
— Я что, сказал что-то не то? Сара, честное слово, я тебя не обижу! Я просто поговорить хотел!
Я беру себя в руки:
— Нет-нет, все нормально. Я тебе верю. Я тоже хочу поговорить. Давай сядем.
Веду его в пустую гостиную.
Он осматривается:
— Я думал…
— Что?
— Да так, ничего.
Он думал, там Винни. Я же соврала ему, что Винни за стенкой.
Мы пьем чай, я сижу на одном продавленном засаленном диване, Адам — на другом. Нам есть что сказать друг другу, только непонятно, с чего начать. Молчать жутко неловко. Чем дальше, тем хуже. В конце концов Адам собирается с духом.
— Сара, ты вот обзывала меня по-всякому — дьяволом например. Я не понимаю за что. Я и видел-то тебя всего пару раз. И ничего тебе не сделал.
Я набираю побольше воздуху.
— Ну да, мы встречались всего пару раз, но я тебя уже видела. Я тебя вижу во сне каждую ночь уже год. Ты мне снишься в страшном сне. И снился еще до того, как мы познакомились. Я и про ожоги твои знала, еще когда их не было.
Он подносит руку к лицу.
— Блин, — говорит он. — Так ты видела, как все случилось… и костер…
— Нет, кажется, нет. Мне снится огонь, и как дома рушатся, и все кругом горит, но дело не в этом… понимаешь, мой сон… в общем, я думаю, это будущее. Не то, что уже было. То, что будет.
Скажи я это кому-нибудь другому, он бы решил, будто я спятила. Адам так не считает.
— Новый год, — говорит он.
— Да-да, мне снится именно первое января. Но дата появилась только после того, как я познакомилась с тобой. Первый раз приснилась, когда я увидела тебя в школе.
— Я принес тебе число, — говорит Адам. — Я ведь вижу числа. Даты смерти. Когда я гляжу человеку в глаза, — он смотрит на меня в упор, — то вижу число, дату, когда он умрет, и еще чувствую. Иногда вижу, иногда слышу — как вспышка. Знаю, как это будет, мирно или нет, изнутри или снаружи…
Огонь не затронул его глаз. Они очень красивые — чистые-чистые белки, темные, зеленовато-карие радужки, ресницы густющие… Так бы и утонула в его глазах, дай я себе волю… только теперь я знаю, что он видит больше, чем обычные люди, и мне интересно — не могу удержаться! — что же он видит, когда смотрит на меня.
— А мою смерть видишь?
Он не отводит глаза, и я тоже. Не знаю, слышал ли он меня. Глядит так пристально, как будто он где-то не здесь.
— Адам, ты видишь мою смерть?
Он глубоко вздыхает, и вот он снова тут, со мной.
— Ага, — говорит он. Лицо у него смягчается. Он по-прежнему смотрит на меня, но теперь уже не только в глаза. Он обшаривает меня взглядом с ног до головы — и лицо, и все остальное. Как будто фонариком светит. Мне от этого неудобно.
— Ты знаешь, когда я умру, — говорю я, и мои слова разрушают злые чары.
Он отводит глаза и тихо говорит:
— Я не могу тебе сказать, Сара. Я никому не говорю числа. Это неправильно.
— А я и не хочу знать, — выпаливаю я. — Нет, я не боюсь. — Вру, конечно. — Не хочу, и все. Никогда мне не рассказывай.
Никогда… Почему я так сказала? Как будто мы будем дружить. Как будто будем долго общаться. Как будто у нас есть общее будущее.
— Не расскажу, — обещает он. И добавляет: — А ты правда не боишься?
