Элья нахмурилась.
— Ничего не понимаю. Но ведь тогда, по идее, у Мароля должна быть фамилия…
— У него и была. Лишили, когда он отказался заниматься семейным делом и решил пойти в музыку. Ты ведь знаешь, у него талант…
— Но ведь необязательно заниматься семейным делом всё время, чтобы не лишиться фамилии, — недоумевала Элья. — Выучился бы музыке, подумаешь… Агент-пианист — это ведь даже лучше, чем просто агент!
Грапар помрачнел.
— Он хотел уйти совсем.
— Да придумал бы что-нибудь, выкрутился бы! Сколько таких случаев…
— Это не от него зависело, хорошая моя. Видишь ли, его семья была категорически против. Его родной отец моментально написал прошение о том, чтобы среднего сына лишили фамилии. Потом братья Мароля насильно приволокли его к королевским магам, где ему запечатали дар, и…
— Так он волшебник?!
— Был.
— И его… но это же ужасно, Грапар!
— Да. Причём, насколько я знаю, магические способности у него были развиты ненамного хуже музыкальных, а запечатывать развитый дар — это совсем не то, что запечатывать дар младенцу. Процесс длится не несколько минут, а часа два-три. Это довольно болезненно и весьма унизительно, потому что мага сковывают по рукам и ногам, чтобы не мог шелохнуться, и в таком беспомощном состоянии он пребывает всё это время. Так, в основном, поступают с магами-преступниками, приговорёнными к заключению. Мароля же подвергли этой процедуре просто за то, что он хотел заниматься музыкой.
Элья потрясённо качала головой. У неё в голове не укладывалось, что с человеком могли так поступить. Причём родные люди.
— Когда его выставили из училища за драку, — сказал Грапар, — он пытался подрабатывать в каких-то кабаках и на концертах, но без бумажки об образовании и без фамилии с ним мало кто хотел иметь дело. Будь ты хоть трижды гений — без диплома ты, в лучшем случае, прослывёшь выскочкой. А слово «непрофессионал» сейчас считается едва ли ни оскорблением, насколько ты знаешь. Это всё издержки той системы, которую навязал своим подданным Эрест.
И Элья впервые в жизни почувствовала, как она ненавидит короля страны, в которой живёт. Ей вспомнилось, как замирало её сердце, когда она смотрела на Эреста, идущего по Белой Площади, то благоговение, которое она испытывала, глядя, как он приветствует жестом своих подданных, тот трепет, с которым она сделала реверанс … Как стыдно, как мерзко, как отвратительно! Ей задурили голову так же, как и всем остальным!..
— Ненавижу его, — прошипела Элья. — Ненавижу Эреста.
Грапар остановился и серьёзно посмотрел на неё.
— Послушай, — сказал он негромко, — издержки есть везде. Покалеченные жизни были и в Шемее. Они есть и в других странах, это неизбежно. Не надо никого ненавидеть. Ты не должна ненавидеть, понимаешь? Только не ты.
Тронутая его непривычной интонацией, неподдельной горечью в голосе, Элья почувствовала, как в горле образуется комок, а сердце словно отпускают невидимые тиски. Слёзы, не спрашиваясь, сами собой потекли по щекам.
Конечно, она не может никого ненавидеть. Она может только любить. И любит сейчас всех, даже Эреста.
Элья уткнулась лицом в грудь Грапару.
— Спасибо, — пробормотала она. — Не знаю, что на меня нашло… Но эта история…
— Я, кстати, был бы тебе благодарен, если бы она осталась между нами. Никому не говори о том, что я тебе рассказывал, особенно, Маролю. Он, конечно, делает вид, что плевать хотел на магию, что это была приемлемая цена за возможность заниматься любимым делом, пусть и недолго… но такие переломы не срастаются, ты ведь понимаешь.
— Никому не скажу, — пообещала Элья.
— И не смей жалостливо на него смотреть. — Грапар успел достаточно хорошо её изучить.
— Не буду. Пойдём?
— Пойдём. Вон к тому мосту. У меня здесь назначена встреча с кое-кем.
— И с кем это? — Элья подняла голову и подозрительно на него посмотрела.
Грапар усмехнулся.
— С нашим единомышленником. Тебе, кстати, будет особенно интересно с ним познакомиться.
— Да? Почему?
— Увидишь… — Его лицо вдруг сделалось серьёзным. — Элья, скажи, а ты веришь в судьбу?
Элья улыбнулась.
— Как же можно в неё не верить после всего, что с нами случилось?!
— Ты знаешь… мне родители всегда говорили, что человек должен устраивать свою судьбу сам. Мол, не бывает такого, чтобы было что-то «суждено», а присказку «от судьбы не уйдёшь» выдумали ленивые и трусы. Между тем как за всю свою жизнь я не раз убеждался, что она есть, эта самая судьба. И жизнь научила меня, что от неё действительно не уйдёшь. Но наверное… наверное, её всё-таки можно обмануть, как думаешь? Может, у нас получится?
У Эльи сладко ёкнуло внутри.
— Наверное, — сказала она, тоже очень серьёзно.
А про себя подумала: «На самом деле, нет. Просто я и есть твоя судьба. А ты думаешь, что тебе суждено было прожить свою жизнь рядом с Арлейной. Никого обманывать не придётся. Боги сами всё расставляют по местам».
Возле моста их уже ждали. Худой белобрысый парень, сунув руки в карманы поношенной курточки, нервно переминался с ноги на ногу.
— Ты всё-таки пришёл, — сказал ему Грапар. Негромко, в меру торжественно, с такой признательностью в голосе, будто тот своим появлением спас город от наводнения или от чумы.
Парень дёрнул головой, как бы кивая, и облизнул губы.
— Ты точно уверен, что готов идти со мной дальше?
— Д… да… — запинаясь, ответил парень. — Боги велели мне… продолжать дело родителей… Я ничего не боюсь!
Последнее он почти выкрикнул, и Элья нахмурилась. «Единомышленник» вёл себя как-то не очень нормально.
— Рад это слышать, — невозмутимо сказал Грапар. — Позволь познакомить тебя с Эльей. Она тоже помогает мне в моём нелёгком деле. Элья, это Равес.
Парень впервые посмотрел на неё, и девушка не смогла сдержать удивлённого возгласа: светло-серые миндалевидные глаза, светлые ресницы, тонкие губы, чуть заострённый нос — такой же, как у неё.
Равес был типичным представителем Клана Альбатроса.
***
— Ты сдурел?! — шипела Жерра, меряя шагами комнату. Она воспользовалась тем, что Элья ушла мыться перед долгой дорогой — когда ещё доведётся? — и втащила сюда Грапара, которого подловила в коридоре. — Всё так хорошо складывалось! Элья была самой подходящей кандидатурой! Зачем тебе понадобился этот полоумный?!
Грапар, неподвижно стоявший посреди комнаты, опустив руки вдоль туловища, как-то отстранённо пробормотал:
— Я пытаюсь обмануть судьбу…
— Ты бредишь?!
Жерра подскочила к нему. Её тёмные глаза метали молнии, лицо было искажено гневом. Грапар долго вглядывался в это лицо, думая, насколько она искренна сейчас в своей ярости, и осталось ли в душе этой женщины что-то ещё. Ему показалось, что осталось, и он сказал:
— А ты сможешь её убить, Жерра? Ты ведь знаешь, пара капель крови нужны только для первого обряда. Но ведь потом будет и второй.
Не прогадал: меж тонких бровей пролегла горестная складка.
— Мы же договорились, — шепнула Жерра, уже безо всякой злости. — Мы же договорились: никакой жалости… Она хорошая, очень хорошая. И я привязалась к ней. Но втравливать этого убогого — значит, подвергать дело ещё большему риску…
— Я буду следить за ним. И Макора поможет.
Жерра пристально смотрела на него, и взгляд этот становился всё подозрительнее.
— Ты чего это, а?
Грапар молчал.
— Ой, дура-а-ак… — протянула Жерра с толикой разочарования. — Ой, дурак… Слабак… Как же ты умудрился? Я доверилась тебе, как человеку, который может продолжить дело Тарема… Мне казалось, в тебе есть стержень, сила… Мне казалось, ты сможешь…
— Я смогу, — оборвал её Грапар. — Я сделаю всё, что должен сделать. И клянусь тебе, если моя затея не удастся, я сам возьму в руку жертвенный нож.
— Так уж и сам?
— Сам. Но… позволь мне хотя бы попробовать.
— Ты наш лидер, — едко отозвалась Жерра. — Что же ты у меня позволения спрашиваешь?
