приеме Высших…
– Это моя семья… – растерянно прошептала она. – Может, подумаешь?
– Хорошо, – напряженно выдохнул, возвращая взгляд к листу бумаги. – Подумаю…
И о чем, мать твою, я буду думать? Ей нужно на прием, поговорить с сестрой. Отпустить одну? Не отпущу.
Ромка сидела, сосредоточенно сопя и царапая короткими ноготками трещинки на столе Давида, и от этого простого действия меня снова отпускало.
Я вспоминал наши завтраки в прошлом. Тогда каждая деталь врезалась в память, потому что лечила. Ее сопение, взгляд, смех – все это вытягивало меня назад из пропасти. Я изучил каждую эмоцию, которую она мне доверяла. И не мог предать ее доверие сейчас. Не имел права.
– Что там надо для вечера? – поинтересовался я как можно непринуждённее, быстро заполняя лист между паузами.
Надо было видеть ее взгляд! Она вскинула голову и замерла, глядя мне в глаза.
– Я… я спрошу у сестры, – прошептала хрипло.
– Спроси.
– А у тебя есть костюм?
– Найду.
– А я не найду, – нахмурилась она.
– Я бы удивился, если бы нашла, – усмехнулся я.
– В смысле, платье, – заморгала она. – Надо же платье.
– Предлагаю этим заняться.
– Возьмем приют на абордаж и заберем вещи?
– Может, позже, – уклончиво отозвался я, обнаруживая, что не забыл еще, как говорить и писать одновременно. – Позволишь мне тебя одеть?
– Не наигрался в куклы в детстве? – усмехнулась она.
– Я не играл, – глянул на нее исподлобья. – И не играю. Я серьезно, Рома. У тебя была другая жизнь до смерти матери. Я могу тебя обеспечить.
– Думаешь, я скучаю по роскоши? – усмехнулась она.
– Ты жила в палатке. Я даже не знаю, что думать.
– Просто жить в палатке, когда дома мраморный пол, Дар. Но я не скучала. Не по этому.
Ее горло судорожно дернулось, и она отвернулась. А я понял, что к сестре нужно будет поехать по-любому. Ромка скучала по семейному теплу. И я ведь хотел дать ей и это тоже. Только она не берет. Она вообще ничего не берет.
Когда меня вышвырнули из семьи, вряд ли я испытывал то же, что она. Меня грызла потеря брата. Хотя от поддержки тех, кто не должен был бросить, я бы не отказался. А меня спасла ведьма.
А вот Ромкино состояние представить сложно. Не стало матери. Не стало привычной жизни. Ее вышвырнули на улицу, как ненужного щенка, лишь за то, что она искала тепло, которое ей не смогли дать дома. И конечно она будет биться за этого модельного оборотня-бедолагу, который был ее семьей все это время. У нее больше нет никого.
Когда мы выходили из участка, я поймал Давида на ступеньках с сигаретой.
– Ром, иди в машину, – сунул ей ключи, а сам повернулся к Горькому: – Давид, если будет хоть какая-то возможность вернуть пацана, дай мне знать.
– Я займусь, Дарьяр, – озабоченно кивнул он. – Но ничего не обещаю.
– Хорошо, спасибо. – Я уже было повернулся к ступеням, но глянул через плечо: – А ты правда уволил этого?
– А что? – усмехнулся он невесело.
– Да, может, лучше оставить несчастного под присмотром?
– Ну раз ты ходатайствуешь… – Он швырнул окурок в мусорку. – Что-то ты, Дарьяр Вирранович, размяк сердцем – волков беспризорных уже двоих пожалел, а еще даже не полдень. Ведьма наша на тебя благотворно действует.
– Не ваша она больше, – покачал я головой и сбежал по ступенькам.
Меня выжало это утро. Снова калейдоскоп событий, и все осколки больно ранят. Лара со своим приглашением, Давид Глебович с отказом в помочь Сашке. И Дар.
С Даром хуже всего. Он пытался понять, что со мной делать. Не давил, был рядом и закрывал собой, когда нужно. Был прежним, только уже не в пределах завтраков, а в настоящем мире. И сейчас, пока ехали куда-то, я ловила на себе его хмурый взгляд.
– Говори, Дар, – не выдержала.
– Мы можем не вернуть твоего волка, – повиновался он. – Просто нужно быть к этому готовыми.
– Я не хочу быть к этому готовой! – вспылила я. – Нет! Должен быть выход! Они же не могут его держать там вечно!
– Все зависит от договоров, которые он подписывал.
– А если они подсаживали, Дар? – осенило меня. – Сначала кормили безобидными конфетами, а потом подсунули реальные препараты? Ну не мог Саныч оказаться таким идиотом! Значит, доверял тем, кто подсовывал ему документы!
– Может, и так, – согласился он. – Но этого не доказать.
– Черт…
Я прикрыла я глаза и спрятала лицо в ладонях. Надо было прекращать портить Медведю нервы. Он ничем не может помочь, только дергается вместе со мной.
Дар, подтверждая мои мысли, резко надавил на тормоза и сжал зубы, зыркнув на водителя справа. И я решила сменить тему:
– Не выводят тебя московские пробки?
– Они кого хочешь в зверя превратят, – проворчал он, выравниваясь в ряду.
– Поэтому люблю мотоцикл, – вздохнула я. И снова тема съехала в воспоминания о приюте. – И приют люблю. Знаешь, я даже рада, что так вышло… Ну, что попала в приют. Они там настоящие все.
– Кто?
– Те, кто живут там.
– Правда?
– Ну да. А что у тебя есть послушать, Бог звука?
– А что ты любишь?
– Много всего. «Кино» люблю…
– О как, – усмехнулся он. Кажется, удивился. – А еще?
– «Дельфина», когда сильно грустно… Есть?
– Найдем, – пожал он плечами.
– Ты не против?
– Нет.
– А что, ты думал, я люблю?
– Мы с тобой об этом не говорили.
– А ты тогда не слушал ничего. У тебя даже мобильника не было, с которого можно было что-то слушать. Какой-то кнопочный…
– Не мог, – следил он то за дорогой, то рылся в телефоне. – Мы с братом занимались нашей компанией, много всего слушали по работе. После его гибели я не мог долго ничего слушать.
– Понятно. Но что бы ты про меня думал?
– Не знаю, – усмехнулся. – «Кино», надо же…
Я усмехнулась:
– Еще Земфиру люблю.
Он улыбнулся шире:
– «Би-два»?
– И этих тоже. «Сплина» еще.
Наконец, заиграл «Дельфин» с «Любовью», и я откинулась на спинку кресла, глядя на город за окном.
– Я понимаю тех, кто хотят быть людьми, – вырвалось у меня.
– Есть хочешь? – хмуро спросил он.
– Не хочешь со мной об этом говорить?
– Мне больше нечего сказать. Каждый, наверное, должен выбирать сам. Только я бы запретил Высшим врать тем, кому предстоит делать выбор.
– Мы с тобой по разным сторонам, да? – усмехнулась я.
– Мы с тобой вообще вне сторон, разве нет? – хладнокровно отозвался он. – Тебя никто на их сторону не звал.
А вот это было жестоко, хоть и правда. Но это не значило, что ему это сойдет
