— Ты так желала стать человеком? Возрадуйся: ты — человек. И никогда тебе сюда не вернуться, не стать снова богиней. Отправляйся в мир людей и доживай свой короткий человеческий век в муках.
Пол под Нинель провалился, обратившись ещё одной дверью. Великая Мать изгнала её, сбросив на землю.
***
От невыносимой боли ломило каждую косточку. Каким-то чудовищным образом она всё ещё была жива.
Нинель заставила себя открыть глаза. Она лежала посреди тёмной улицы неизвестного ей поселения.
Яркими картинами в голове всплывали воспоминания её страшных мучений. В мельчайших деталях помнила она произошедшее. Как и разговор с матерью, тот, что был до и тот, что после. А остальное — дёрганное, затёртое, изломанное. Память словно треснула на разные по величине пласты, что перемешались в голове и плавали там, как в бульоне, то всплывая, то уходя на дно.
Она попыталась встать. Боль взорвала в голове мириады искр. Стиснув зубы, Нинель проглотила стон, готовый вырваться наружу. Лежать на грязной земле, соприкасаясь с ней открытыми ранами, плохая идея. Если она хочет жить, нужно найти в себе силы подняться. А она хочет?
Нинель замерла, ища в себе ответ на этот простой вопрос. Она потеряла всё. Свои божественные силы, дом, цель и смысл, но самое главное — она потеряла Мирея, того, без кого всё остальное не имело никакого значения. Так зачем же тогда продолжать влачить столь жалкое существование?
Ответ пришёл из глубины неясным ощущением. Тем самым, что проснулось в Небесных Чертогах, что побудило её высказать матери всё, что она о ней думает. Ощущение это было нечётким, будто не сформированным, но остро дало понять: жить надо. Ради этого ощущения, что обязательно приведёт её к новому смыслу. Через боль, через слёзы, через силу.
Нинель снова открыла глаза. Вздохнув поглубже несколько раз, она подготовилась к тому, как тело отзовётся на её самоубийственный рывок. Дав упор на дрожащие от слабости руки, она двинула ногой, опуская стопу на землю. Обожжённую кожу обдало огнём боли. Тихий всхлип сорвался с губ. Нинель заставила себя опереться на вторую ногу и выпрямилась, глотая слёзы. Мир высветился белым и поплыл. Нельзя падать. Нельзя. Больше она подняться не сможет.
Отдышавшись, Нинель открыла глаза. Что ей делать? Куда идти?
На улице царила ночь. Просить помощи у людей было страшно, но иного выхода она не видела. Развернувшись лицом к первому дому, Нинель направилась к двери.
Тело изнывало от боли. Голые стопы аккуратно опускались на землю, а казалось — на ковёр из игл. Подойдя, она подняла руку и тихонько постучала — раны отозвались резкой болью. Запястье, на котором остались глубокие красные вмятины от верёвок, обожгло огнём. Нинель сжала зубы. Терпи.
Дверь открылась, и на пороге показался грузный заспанный мужчина. Не успела Нинель и рта раскрыть, как дверь звучно хлопнула перед её носом. Это был однозначный ответ. Она развернулась и направилась к следующему.
История повторялась, лишь несколько изменялись реакции. Кто-то молча захлопывал перед ней дверь, кто-то ругался и кричал, обзывая её разными бранными словами, кто-то угрожал донести Инквизиции, а кто-то и сам хватался за первое, что попадалось под руку, и замахивался — Нинель шарахалась в страхе, шепча тихие просьбы не бить. И они не били. Не потому что сострадание вдруг овладевало духом, а потому что понимали, что эта наказанная Инквизицией блудница рухнет прямо перед их домом, позор-то какой. Упаси Великая Мать, ещё дух испустит. Никому не нужна лишняя морока.
Силы стремительно уходили. Злостная решимость истлевала под напором чудовищной физической боли. Обожжённые ступни пылали, боль пронзала от пяток до самой макушки. Сознание то и дело норовило ускользнуть, и Нинель не знала, сколько ещё раз успеет поймать его за хвост.
Покачиваясь, подошла она к очередной двери. Ноги подгибались, всё тело сотрясало крупной дрожью. Маленький скособоченный домишко поплыл перед глазами. С трудом подняв руку, она еле слышно ударила по двери. Её сильно мотнуло вперёд — ослабевшее тело врезалось в грубое дерево. Боль с новой силой ворвалась в тело, и этого удара выдержать она уже не смогла. Зацепившись за ручку, Нинель рухнула на пороге и отключилась.
***
Первое, что почувствовала Нинель, придя в сознание — запах. Пахло едой, пылью и какими-то травами, а ещё — старостью.
Она лежала на чём-то мягком, укрытая тонкой тканью. Стопы обдавало холодом и влагой, отчего жгучая боль на обгоревшей коже отступила, стала не такой острой.
Приоткрыв глаза, Нинель упёрлась взглядом в местами почерневший потолок. Было тепло. В небольшое окошко по левую руку струился свет. Из соседней комнаты доносились звуки тяжёлых шагов, чьего-то глухого бормотания и кряхтения.
Нинель попыталась сесть. К её удивлению, тело не отозвалось жгучей болью. Оно всё ещё ныло, но эта боль не шла ни в какое сравнение с тем ужасом, что испытывала она, когда пришла в сознание в прошлый раз и бродила по улице, ища помощи.
Нашла. Кто-то сжалился над ней. К горлу подкатили слёзы признательности. Она ещё не знала этого человека, но он уже занял крепкое место в её опустевшем сердце.
Через какое-то время в комнату вошла худенькая пожилая женщина. В заходящихся мелким тремором руках она несла небольшое ведёрко, из которого от тряски слегка выплёскивалась вода. Маленькое, доброе лицо, испещрённое сетью глубоких морщин, будто разгладилось, когда она обратила на Нинель свой взгляд.
— Ох, ты очнулась, — сказала женщина.
— Да, — ответила Нинель, не узнав своего голоса.
Низкий, грубый, свистящий, он неприятно резал ухо.
Поставив ведёрко на небольшой столик, женщина опустилась на кровать, что тяжело промялась под её весом и скрипнула.
— Вы спасли меня, — сказала Нинель, глядя в светло-голубые, потерявшие от старости цвет глаза. — Спасибо.
— Да разве же благодарят за такое, дочка. Как же можно было не помочь? Бедняжка, как вспомню, так вздрогну. Свалилась у меня на пороге без сил, сама вся в ранах и крови, еле дышала, — голос, как и руки, мелко подрагивал. — На чём только жизнь держалась.
— Другие не помогли.
— Видать, само провидение привело тебя к порогу моего дома. Не иначе как Великая Мать помогла.
— Это вряд ли, — сказала Нинель и отвела взгляд.
— Дай-ка посмотрю, потерпи уж немного.
Женщина отогнула простынку, укрывающую тело Нинель, и внимательно изучила раны.
— Подзатянулись чутка. Победила ты болезнь, умничка.
— Долго я была без сознания?
— Да почитай четыре дня лежала в лихорадке. Воспалилось всё, страсть, что творилось. Сейчас ножки обработаем и покушаешь, да надо бы спиной кверху лечь. Там раны плохие, глубокие, надо бы травы к ним приложить. Ох, милая, за что же тебя так?..
Нинель подняла взгляд к потолку. В горле встал ком. Тяжесть воспоминаний легла на грудь, мешая дышать.
— За любовь.
Ничего не ответила женщина, только вздохнула тяжко, поджав горестно губы. Взяла со стола банку с какой-то пахучей мазью и принялась наносить её на раны. Стиснув зубы, Нинель процедила воздух — кожа, ещё слишком чувствительная, ныла, а от прикосновений утихшая было боль разгоралась с новой силой.
— Потерпи, потерпи, моя милая. Немного осталось.
От такой заботы защемило в сердце, даже боль отступила. Обработав раны на руках, лице, шее и теле, женщина опустилась ниже, сняв с лодыжек какие-то влажные тряпки и намазав обгоревшую, уже почти зарубцевавшуюся кожу толстым слоем.
— Вот и молодец. Подожди-ка, супчик принесу.
Женщина удалилась, загремев в соседней комнате утварью. Видимо, там была кухня.
— Как вас зовут? — спросила Нинель старушку, когда та вернулась с дымящейся чашкой в руках.
— Та Мариса я.
— Вы одна живёте?
— Да, уж почитай полвека, как одна.
— Как же вы меня дотащили сюда?..
— Не без труда, — посмеялась Мариса, присаживаясь рядом. — Давай-ка, поешь. Я покормлю тебя.
Только сейчас поняла Нинель, насколько голодна. Жадно припадая к ложке, она ела, пока не насытилась. За сытостью пришла усталость. Глаза начали слипаться.
