Возле дома старосты процессия остановилась, но опять ненадолго, только для того, чтобы принять в повозку старосту с его жинкой. Зеваки еще не успели собраться, а кавалькада направилась к дому знахарки. Самые смышленые из ребятни оседлали плетень возле избушки Бины. А взрослое население поспешало степенно, ведь понятно, что это за пришлыми приехали.
Опять ведьма как в воду глядела, когда настояла у себя их разместить. Но это и к лучшему! У старосты не сильно стребуешь свою долю, а все, чем ее одарят за гостеприимство, в народ пойдет, как откуп за долги.
Лоси неслись по улочке не пугаясь лая собак, не обращая внимания на суету во дворах. Да и где же это, люди добрые, смогли их приручить? Видать, издалека чужаки попали, потому что у соседей таких чудес не видели, да и о таком ни от кого не слыхали.
Каково же было удивление народа, когда навстречу всадникам из домика калечки выплыли две наряженные павы. В одной, по старенькому плату, узнали Бину, только непонятно откуда у нее обновы.
Молодцы, что приехали верхом на лосях, спрыгнули и бросились к белоликой девице, что поутру простоволосой разгуливала:
— Сестра Иррина, по добру ли? Здорова ли? Испугала нас.
Вроде не похожи, но есть в них что-то неуловимое — родственное. Оба высокие, плечистые, статные. Одеты одинаково. Стоят перед девкой, ручки ей жмут, в глаза заглядывают.
Светлые короткие волосы ветерок треплет, на крутые лбы пряди швыряет. На скуластых лицах улыбки. Дымчатые глаза под дугами русых густых бровей вроде сестру осматривают, а нет-нет, да на Бину поглядывают.
А чужачка, бесстыдница, при всем честном народе отодвинула платок и по очереди их обняла да в щеки расцеловала, приговаривая:
— Со мной все в порядке, мальчики. Ох, как я испугалась, — затем окинула собравшихся сердитым взором и нехотя поправила диковинную накидку. — Позвольте вам представить нашу спасительницу — очаровательную целительницу. Бина, — обернулась она к спутнице, — это братья мои: Пард и Иссил.
Оба молодца поклонились ведьме в пояс, как благородной. А та не будь дурой, возьми, да и ответь им, словно право имеет. Словно не ходит по деревне сплетня…
Ну да ладно, знахарке перед чужаками отвечать…
А перед домом начиналось действо, да по всем правилам!
— А чья будет красавица? — спросил юноша из повозки, пристально глядя на побледневшего старосту. А тот как воды в рот набрал. Сидит в таратайке, глаза отводит, словно его сватают. Заворчал люд, зашептал…
Но старостина жинка — баба бойкая, не растерялась:
— Так нашего роду-племени. Чьей же ей еще быть?
— И муж, детки имеются? — опять начал пытать юнец. А одет-то еще наряднее тех парубков, что возле девиц стоят. У него и рядом с ним сидевшего богатыря рубахи со штанами, словно снег белые.
Только вот чудо! Мужик вроде старше всех будет, но молчит. Глазами по толпе водит, вроде недруга выискивает. Да откуда же у него здесь ворогам взяться, коли только приехал.
Вот и старосте бы промолчать, да после слов парня влез:
— Да кому она нужна?
Жинка его чуть не зашипела как кошка, да при чужих сдержалась, только взгляды косые кидает. А Пард с Иссилом, услышав эти слова, обрадовались, развеселились:
— Ну, раз вам не нужна, то себе возьмем! — хохотнул один.
— Отец, хочешь себе такую умницу? — обернулся на старшего мужика другой, а тот вдруг кивнул молчком.
А парнишка из повозки опять не растерялся:
— Ну, коли у вас есть товар, а у нас объявился купец…
Вся толпа от такого поворота растерялась. Должны были своих забрать да уехать, ну коли на бабу нацелились, то сговориться о ней… А они выкуп начали, решили увезти знахарку. Это даже не сговор, это уже невесту забирают.
И ведь сколько лет эта перестарка никому не нужна была, а тут на тебе…
Кто-то в толпе гоготнул от неожиданности, но тяжелый взгляд молчуна тут же заставил заткнуться всех весельчаков. Он словно предупреждал, чтобы не вздумали с ним тягаться за невесту. Да кто же полезет против такого молодца. У него вон в плечах косовая сажень*, да руки как налитые.
(*Расстояние от носка левой ноги до конца среднего пальца поднятой правой руки взрослого мужчины. Составляет почти два с половиной метра. Со временем — слово сократят и образуется фразеологизм: “косая сажень”)
Тут выскочил вперед внук старейшины и встал перед ведьмой:
— Не отдам! Она моя! Вырасту и женюсь на ней!
Со всех оторопь слетела мигом. Рассмеялся народ, захохотали гости от его заявления. Вроде выходку постреленка можно принять за детскую шалость, а вроде как мужчины поселения, в его лице, попытались свою девку отбить…
А он стоит, сам чутка выше пояса сватам-братовьям, но смотрит храбро им в глаза и старается Бину за своей щуплой спиной спрятать. Выцветшие на солнце кудри ветерок теребит, рубашонка, не опоясанная тряпкой, болтается.
— Керрах! — обратилась к нему светлолицая. И откуда только имя его узнала?
Ах, он же их с озера выловил, а его брат вытаскивал, пока малой за подмогой бегал. Да только кого же посреди бела дня, кроме бабок беззубых да детей, в домах найти можно. Это сейчас немного народ подсобрался, а тогда…
Только их дед на завалинке грелся, да благо, что староста еще не уехал по каким-то делам, вот они и пошли ведьму сопровождать, хоть глава и ворчал, что это излишняя трата времени.
А сейчас сидит, словно рыба на берегу, рот раскрывает, да смотрит, как Иррина нахального пацаненка по голове гладит.
— Когда вырастешь, приезжай к нам. Мы для тебя тоже самую лучшую невесту найдем. Если в нашем поселении не отыщем, то из соседнего сосватаем.
— А чтобы не обижался на нас, что мы твою невесту украли, — хлопнул его по плечу тот парень, которого белолицая Иссилом именовала, — та бочка, в которой сестра с Лиграном к вам приплыли, тебе с братом в дар остается.
— А народу? — ожил староста. — Мы ее сколько лет кормили, поили.
— А народу? — задумался парнишка в повозке.
— Может, новый серп? — оглянулся на него Пард.
— Три! — воскликнул староста. — И эту повозку.
— Ты хочешь нас с женщинами пешком в дальний путь отправить? — прищурившись, заглянул ему в глаза паренек, и эти двое на мгновение застыли, вперившись друг другу в очи.
— Люд честной! — вдруг громко окликнул народ юнец. — А девицы молодые у вас не пропадали?
Побелел староста. Рот раззявил, губами шлепает, но молчит — слова вымолвить не может.
— Люди добрые, — вылезла вперед вдовица рыболова. — Вы что-то слыхали о моих дочурках?
Упал солнечный луч на паренька, высветил его фигуру, словно золотом облил, а тот глаза прикрыл и, подняв лицо к небу, заговорил тихо, отстраненно, но его слова слышали даже те, кто стоял в задних рядах:
— Три девочки погодки. Старшей четырнадцатая весна. Втроем пошли по ягоды и не вернулись. Сейчас на дальней заимке — в клетке. Сегодня он собирался отвезти их на окраинную заставу и продать. Спутал ему дорожку парнишка — остановил, когда он уже на стремя вставал.
Старостина жинка, что до этого гордой барыней сидела напротив молчаливого чужака, так шарахнулась от своего застывшего мужа, что вывалилась кулем из повозки чужаков. Ей, конечно, помогли подняться, но руки ее, после того как она встала твердо на ноги, не отпустили. А парень продолжал, слепо пялясь в небеса, шептать:
— Иррина удивила его белизной своей кожи. Он хотел ночью убить нашего собрата, а знахарку и ее гостью продать вместе с девочками. А этот домик — запалить. Вы бы подумали, что в избе он погиб, и потом его не хватились. И не увидела бы ты, бойкая женщина, — перевел он невидящий взор на старостину жену, — больше своего благоверного. Не вернулся бы он к тебе. Его схрон уже собран в суму. Он готов податься в бега. А все должны были подумать, что это пришлые набедокурили.
— Убивец, — понеслись возгласы из толпы. — Тать. Уголовник. Душегуб.
Люди начали переговариваться. Общий гул нарастал — превращался в ропот. Несколько парней побежали к домам и через несколько минут верхом унеслись за околицу.
