— Все. Можешь везти домой.
* * *
На утро в Инквизе ждал тест.
— Не на «отлично», но очень-очень хорошо. — Довольно кивал куратор. — По сложным вопросам идеально, но промахиваетесь в мелочах. Катто, вы же будущий Инквизор, как можно не ответить на вопрос о татуировках и проколах. Элементарные азы — что после какого срока исчезает и регенерируется.
Я нарочно по-глупому скуксилась:
— Да ерунда же. Какой некромаг себе тату делать будет, если оно сходит?
А сама сидела с сережками в ушах, прекрасно зная, что, если вытащу, дырочек не будет на месте уже завтра. А так они сохранялись и не зарастали, как и у обычных людей. К тому же, тест и не должен быть на «отлично», так правдоподобнее.
Куратор поспрашивал еще, но я делала вид, что уже устала, отвечала глупо и в итоге он подзакатил глаза. Отпустил, напомнив, что следующий тест через две недели.
После я не пошла сразу в офис, а застряла в курилке. Села на лавочку, затянулась табаком и расслабленно забалдела от головокружения. Хотелось прогнать все мысли из головы на пару минут… Некромаги пьянели, конечно, и от наркотиков нас торкало, но и трезвели мы очень быстро. Никакого похмелья и зависимости. В алкаши и наркоманы не скатывались по прозаической причине: опасно. Под веществом, на мутную голову, спалиться словом или делом легче легкого.
Позвонил Вилли. Рядом никого не было, и я свободно взяла трубку.
— Где пропадаешь?
— В курилке балдею.
Невежливо сбросил, но очень скоро появился сам:
— Обаяшка, я тебя вечером похищаю.
— Похищай, если не похитят раньше. Только у меня дело есть, личное-личное, и по пути заедем в один район на полчасика.
Хану нужно навестить. Хотя бы только убедиться, что там все по-прежнему хорошо и даже еще лучше. День меня пощадил — никаких потрясений, и духовные трупы офисников признаков жизни не подавали. Все рутинно работали, чуть выдохнув от тестов и девушки даже больше болтали друг с другом, чем всерьез рвали жилы, как недавно.
Вилли я оставила в торговом центре, а сама, немножко с оглядкой от возможных преследователей, побежала в квартиру некромагаи. Бдительность притупила, вероятность слежки я воспринимала почти как нулевую, и не переодевалась. Осмотрелась аккуратно раза три, и почувствовала спокойствие.
У Ханы было все замечательно — она уже ходила по квартире, могла надеть халат и начала есть, а не только пить воду литрами. Я вызвалась продуктов купить, но Нольд позаботился об этом вчера и приезжал днем для проверки и помощи. Обещав, что сама появляюсь не последний раз, я оставила ключи женщине и скоро вернулась к Вилли.
— Давай-ка посидим тут немножко.
— Зачем?
— В кои-то веки день без задач, выходной в команде, пятница в Инквизе.
Я удивилась:
— А я думала ты меня как раз по заданию похищаешь.
— Я тебя по-дружески позвал, пообщаться. Все мы соратники и товарищи, но со мной никто не пойдет коротать вечерок за кружкой пива. У нас это не принято. А ты вне правил, давай заведем индивидуальную традицию.
— А давай.
— Так, про что тебе уши погреть?
— Пошли сначала бар выберем, на этаже как раз полигоны и отдельные закутки.
Я взялась за вино, Вилли за пиво, и мы выбрали самую удобную точку, где соседей по ячейкам не наблюдалось.
— Расскажи мне про бога Эрона.
— Понравился? Хочешь такую же фотосессию?
— Не уверена. Спроси меня еще раз, как допью бутылку, может и сподвигнешь. Но любопытно, как ты решился на раздевание перед объективом? — Понизила голос: — Великий Морс! Ты же совсем прям голый.
— Это работа моего друга, Фо-Ху. Так он сам себя называет, от «фотохудожника». Известный фотограф, который выставляется только в сети, мало показывается на публике и вообще нелюдим. В друзья ему попасть огромная честь и редкость. Чистокровный восточник.
— А в творчестве предпочитает культуру западников? Или это ты выбрал стать Эроном?
— Нет. Но это потому, что я сам на три четверти западник, и на долю — северянин.
Мне захотелось спросить Вилли о его семье, родителях, — если они есть, то здесь живут или нет? Но не стала. Почувствовала, что там наверняка не веселая история, а портить настроение ни к чему. Он взаимно не поднимал тему о моих корнях, что логично, и вообще разговор шел или вообще, или о будущем. Мы даже не касались темы команды и рабочих дел, неожиданно найдя общее в самом образе жизни. Он по-своему изгой и мог понять «прелести» изоляции от людей. Не напрямую, мы в городах, как в муравейнике, букашками бегали, а именно что социальную. Невозможности открыться, сказав, кто ты есть и невозможности принятия теми, кому вдруг все-таки открылся. Вилли явно думал, что я не понимаю, о чем он говорит. Пространные слова, ни на что не наводящие, давали свободу выражения — и он охотно обзывал сам себя «чудик», который вызывает косые взгляды и заставляет себя сторониться, если вдруг его «чудаковатость» выходит в поведении наружу.
— И потому я навеки один! Ладно, может, не навеки, но пока один. Мы вообще все собрались одиночки — заметила?
Не хотела, а разговор все равно ушел на невеселое. Вилли, захмелев, сам себе закивал головой и продолжил:
— У меня вот есть сестра, старшая. А послала куда подальше, как и родители, не хочет общаться и считает позором семьи. Троица — вдовец без детей, в смысле, без кровных… это он тебе сам расскажет, подожди, удивишься как узнаешь. Ян все детство провел в каком-то закрытом интернате для мальчиков. У него самое жесткое — родители сдали прямо ребенком, натурально отказались. Представляешь, выбросили из семьи в четыре года или в пять. Чем можно провиниться в этом возрасте? Изгой каких поискать, и травили его там за что-то, как «приблудного пса», — это Нольд случайно сболтнул. Пробовал раз у самого Яна дознаться, так еле живым ушел.
— Какой ужас.
Без капли пафоса, с неподдельным чувством выдохнула я, ушам не веря. Неужели у людей такие выверты бывают?
— И ведь семья-то не бедная, там род целый, ветка такая что… — Вилли присвистнул. — Нольд как раз по какой-то из них ему родственник. Она оба, при том, что родня богатая, все на съемном живут и только на свои средства. Даже деньгами Париса для себя не пользуются, для дела и ни карточки больше. У Нольда, есть сестра младшая. Он ее очень любит, но по какой-то причине не общается. Пару лет назад вся команда знала, как он к ней привязан. Лёна. Единственно родная душа нашего Нолика, и ту «отрезали». Опять же, очень мутные дела и непонятные, мать там что ли ее в монахини определила и заперла, или другая фигня.
— Да как такое возможно? Нелюди они что ли?
— Похоже, что нелюди. Пойду еще пива возьму.
Вилли вернулся с бокалом, но на этот раз сел не напротив, а сбоку, подвинув меня на коротком диванчике к перилам, шепнул на ухо:
— Я тебе ничего не рассказывал, а ты ничего не слышала. Про семейное я случайно узнавал, в нашей суровой мужской компании не откровенничают, понимаешь? А со мной тем более — я болтливый, таков минус. Не выдавай. Даже под страхом смерти не выдавай.
— Не выдам.
Как-то само вышло, что я взяла и сентиментально приобняла его за плечо, напрочь забыв и не унюхав остатки призрака. А Вилли дернулся, как от тока…
Он сознания не потерял, и не заснул. Только вдруг весь стал другой. Я с испугом приглядывалась, молча отстранившись, и через секунды его оцепенения, угадала: он будто не на фото, а прилюдно разделся. Как в страшном признался, маску снял, и ждал одного — реакции мира. Стыдно, холодно, и вот-вот все ткнут пальцем.
— Вилли, прости.
Кабы знать точно, за что извинилась. Он же не разделся на самом деле, и все сравнение упиралось в душевное. Так бы я себя чувствовала, если б вышла на площадь и закричала, что некромага. Разоблачила себя и ждала костра.
Внезапно его губы шевельнулись и выдали улыбку. После Вилли вдруг резко успокоился, сказал весело:
— Поехали, с фотографом познакомлю. Он уговорит тебя стать одной из богинь пантеона.
