Дамиан слушал меня очень внимательно и совсем ни о чем не спрашивал. Я решила, что мое предложение было ему весьма кстати — деньги, точнее, их отсутствие, держали его в Вельдериге до сих пор.
Дамиан подошел ко мне, забрал деньги. Я дорого заплатила за то, чтобы не найти доказательства, а устранить угрозу оговора для человека, который ненавидел меня только лишь потому, что я — Йоланда — посмела покалечиться в детстве. Смешно иногда, как много мы делаем для неприятных нам людей, преследуя свои эгоистичные цели.
Не откладывая в долгий ящик, Дамиан начал, как я поняла, собираться. Что тоже было умно: он выйдет вместе со мной и просто не вернется обратно. Первым делом он встал на колени, открыл крышку сундука, покопался там, затем поднялся и сунул что -то — похоже, какой-то мешочек — себе за пазуху, а мне протянул крошечное кольцо на тонкой цепочке.
Однако такая себе замена деньгам и брошке, которую он получит от Тины.
— У меня нет больше трав матери, — тихо и очень торжественно произнес Дамиан, — у меня нет силы отца. Я не могу ничем вам помочь против мук, которые вас терзают, — он указал кивком на мою ногу. — Это не сделает вашу ногу прямой. Увы, нет подобного колдовства и нет даже у Всех Святых такой силы. Но рингат исцелит вас от болей — носите его, не снимая.
Я протянула ладонь, и кольцо — надеть его можно было разве что на детский пальчик — упало мне прямо в руку вместе с цепочкой.
— Это не...
— Это не колдовство. Не то, которое обратит на вас внимание, и в нем нет никакого зла. Амулет ничем не отличается от монашеских рингатов, разве что меньше размером, отец сделал его для меня, когда в детстве я заболел. Сотворить такой амулет колдун может только однажды и только если даст обет Всем Святым отдать свою жизнь в обмен на силу рингата. Но вот когда Все Святые потребуют платы и потребуют ли — не знает никто.
Я надела цепочку на шею и спрятала рингат под рубашку. Какое -то время прислушивалась к себе, но не чувствовала никаких изменений. Наверное, должно было сработать самовнушение, но чтобы что-то себе внушить, в это надо как минимум искренне верить.
— Пойдем, ваше сиятельство. Выйдем вместе и разойдемся.
Все, как я и предполагала. Дамиан помог мне подняться, открыл дверь — налегке, надел только синюю шляпу, и я пошла, еле сдерживаясь, чтобы не сказать — ни черта твой подарок, дружок, не работает. Боль была сильная, но терпимая, я уже не кусала губы и не пыталась подавить стон и слезы. Мы прошли мимо господина Бака, который покосился на нас, но ничего не сказал, но если бы и сказал, мои карманы были пусты, в них гулял ветер.
Мы вышли на улицу, и я так и не поняла, слышу я действительно чей -то голос или это мое подсознание шепчет, что жить мне девицей, вековать век. К счастью, потому что и медицина здесь — лотерея, и замужество в мои планы не входит, а уж роды — тем более. Но и Дамиан мог заблуждаться насчет колдунов. Отбор отбором, может быть, правящая династия к той королевско-магической отношения не имеет, так что какие там у невесты брови, уже без разницы, но как знать, возможно, королева на брови девичьи тогда и махала ручкой — мол, уберите, она немодная?.. Я обернулась, чтобы спросить, но Дамиан уже растворился в толпе — я его больше не видела.
Был — и пропал. Ну и ладно. Я подумала — что же мне делать? Мои догадки по поводу проклятых бровей и собственного будущего останутся без ответа. Разумнее будет отправиться во дворец. У меня больше нет с собой денег, нет ничего ценного, вернуться в дом судьи. можно попробовать, но потом, наверное, мне тоже придется бежать.
Ничего у меня не вышло. Абсолютно все было напрасно, если не считать каких-то легенд и амулета с «Али Экспресса» Я шла, опустив голову, изредка поглядывая на заметные и знакомые ориентиры — крыши, вывески. Скоро начнется бал. Придворные могут быть уже в курсе моих демаршей, развернут у дверей и отвесят пинка. Пойти к дому графини ван дер Вейн? Узнать, как там Федерика? Пришло ли ей приглашение или как они тут дают знать, что она все еще в отборе? Пожалуй, решила я, так будет вернее, и направилась в обратную сторону, хотя пройти успела уже немало.
Вельдериг был огромным городом по средневековым меркам. Много кварталов, то больших, то маленьких, и брусчатка сменялась засохшей глиной. Ну или не глиной, потому что по цвету дерьмо мало чем от нее отличалось. Крики, вонь, запахи выпечки, хоть что-то здесь вкусное, песни цыган — не наших, конечно же, просто кого-то на них похожих, в цветастой одежде, крикливых. Мне хотелось есть, хотелось пить, и когда я вдруг нащупала в кармане нечто, похожее на металл, чуть не подскочила от счастья.
Монетка была мелкая, на нее я могла купить разве что кружку самого дерьмового вина и вчерашний крендель у бакалейщика, но и за это я была благодарна судьбе. Никого особенно не удивляло, что неплохо одетый господин приобретает еду, которой крестьянин побрезгует, я уже по судейским бумагам успела узнать, что среднестатистический дворянин здесь в долгах как в шелках — хотя дворяне во все времена и везде были серьезной нагрузкой любому бюджету — и такие богатства, как у Йоланды, скорее редкость. Так что я вгрызлась в крендель, запивая его вином, и уже не испытывала ни прежнего отвращения к этому пойлу, ни тошноты. Человек к плохому привыкает не дольше, чем к хорошему, а уж выпечка, пусть и вчерашняя, здесь все равно давала той, что я ела шестьдесят пять лет, триста очков вперед.
На меня временами косились заходившие в лавку покупатели, хотя когда я покупала свой немудреный обед, передо мной отоваривался господин, одетый получше, а бравший один только крендель, и сейчас он лопал этот крендель, запивая его недопитым кем -то вином: он просто взял кружку сразу, как посетитель ушел, и до того, как за ней явился хозяин. У обывателя здесь такое же мнение, как знакомое «богатый и без “Айфона”», или дело в чем-то еще? Но, несмотря на то, что ненужное внимание было мне обеспечено, я не спеша доела, допила вино, не оставив никому шанса поживиться за мой счет, и вышла. Взгляды я чувствовала — неприятно.
На нашей площади ничего не изменилось, и я испытала нечто, смахивающее на приступ ностальгии: я практически вернулась домой. Возле подъезда стоял экипаж, и я вздохнула, не доходя до него шагов двадцать: Федерика уже готовится отправиться во дворец, но вроде бы это не моя карета?..
Я не успела просчитать все возможные варианты. Я даже опомниться не успела, как ткани зашевелились, раздался обрадованный вскрик, и ко мне опрометью кинулась Армина Лувенхок — в совершенно не похожем на бальное платье.
— Господин Керн! Все Святые хранят меня! — она подскочила, схватила меня за руки, да так цепко, что вырваться я даже не попыталась. — Весь город судачит о вашей речи в суде. Вы мое спасение. Ради Всех Святых и милости их вечной на вашу голову — помогите!
Я закусила губу. Весь город обо мне говорит? А надо было сначала думать, потом высказываться. Не удивлюсь, если меня уже с фонарями ищут и приготовили камеру и в лучшем случае — розги. Но розги я перенесу — лишь бы пороли меня по спине, а то может обнаружиться всякое.
— Разве вы не должны сегодня быть на балу? — щегольнула я вообще уж излишними знаниями.
— Я неблагонадежна, по милости Всех Святых, — покачала головой Армина. — Но по их же каре моя мать и мой отец сейчас в королевской тюрьме. Спасите их, я дам вам много денег.
— Вы думаете, я это могу? — грустно улыбнулась я. Хоть кто-то верит в мои способности, потому что критически мыслить я пока что не разучилась и понимала, что обещание мое было как данное на смертном одре умирающему — искреннее и невыполнимое. Я не смогу подобраться так близко и ничего не смогу доказать. Видят Все Святые, которым нет до этого дела, что я пыталась. — Я не буду вам ничего обещать.
— Нет, не надо, — на глазах Армины блеснули слезы. — Я хотела поговорить с графиней ван дер Вейн, чья мать тоже в застенках, но она отказалась со мной видеться. Была такой милой, мерзкая лицемерка! — Вот опять прилетело ни за что ни про что, но я бы крайне изумилась, если бы Федерика была настолько неосторожна, и да — ее счастье, что Армина выбыла из отбора. Теперь ее некому опознать. Наверное. — Держите, — и в мою руку упал мешочек. Очень увесистый. — Вы получите в двадцать раз больше, если мои родители окажутся на свободе. И в десять, если кто -то один из них. Я богата, господин Керн, я настолько богата, что могу купить половину этой страны.
