– Традиция, – сказала Эмма. Не было смысла врать: по приказу Келемина были бы подняты все церковные книги записей по стране, и ложь Эммы быстро бы разоблачили. – Но она существует, и я считаю себя женой Коннора, а он считает себя моим мужем. Как думаете, почему он переписал на меня поместье?
Келемин прикрыл глаза. Негромко усмехнулся.
– Свадебный подарок.
– Да. Поэтому я не выйду замуж за принца Эдвина, – голос Эммы едва заметно дрогнул. Келемин был прав: на свете не родилась еще та девушка, которая не мечтала бы о таком браке. Каким бы ни был принц – он принц и будущий король, и ты будешь рожать от него королей, а не свинарей.
Что он любит жестокость ради жестокости – уже детали, причем незначительные.
– Подо мной, видишь ли, загорелась земля, – откровенно произнес Келемин. – Мой брат, мастер над болью, оказался падшим. Рано или поздно владыки взялись бы за меня… и скорее рано, чем поздно.
Он почти дословно повторил все, о чем недавно думала Эмма.
– А ты не хочешь продавать платья, как Тавиэль, – улыбнулась она. – Тебе хочется сесть повыше. Не просто министром обороны, а членом королевской семьи. Твоя кровь будет их кровью, твои потомки – их потомками. Ты даже не боишься, что за тобой придет Дикая охота.
Келемин кивнул. Посмотрел на Эмму так, словно впервые увидел в ней не пешку, а игрока – пусть маленького, ни в коем случае не равного себе, но игрока.
– Не боюсь. Владыки отпустили меня, я им больше не нужен. И знаешь, я всегда действовал по одному правилу, – сказал он. – Любую ситуацию надо развернуть себе на благо. С точки зрения фейери ты кусок навоза на их сапогах. А с точки зрения людей ты величайшая награда и честь. Лучше быть там, где тебя считают золотом, правда?
– Правда, – согласилась Эмма. – Как же ты вышел на связь с его величеством? Как снизошел?
Келемин улыбнулся, и Эмма поняла, что он не скажет ни слова правды.
– Это очень долгая история, – уклончиво ответил Келемин, – и сейчас она к нам не имеет отношения. Когда-нибудь я ее тебе расскажу. Например, когда ты будешь нянчить детей принца Эдвина.
– То есть, мой отказ не имеет значения? – спросила Эмма. Ей вдруг подумалось, что еще неделю назад она бы плакала и умоляла пощадить ее. А теперь вот ведет вполне светскую беседу и торгуется за жизнь и свободу.
Общение с Коннором изменило ее. Эмма словно была куском металла, который бросили в огонь и перековали во что-то другое – она еще не понимала до конца, во что именно.
– Понимаешь, когда короли принимают решения, то мнение юной леди и правда никого не интересует, – добродушно сообщил Келемин, словно разговаривал с ребенком. – А если к королям присоединяется фейери, то мне не надо объяснять, чем все кончается. Ты умна и все прекрасно понимаешь.
Эмма кивнула.
– Хорошо. Я стану женой принца, если у меня нет выхода, – ответила она и отчеканила: – Но я выйду замуж только тогда, когда увижу Коннора Осборна, шефа Брауни и Тавиэля. Здесь, рядом с собой, живыми и здоровыми.
Келемин даже кашлянул от удивления. Он примерно представлял себе, как будет идти их беседа, когда входил в комнату, но такого поворота не ожидал.
– Шефа Брауни? – переспросил он. – Это еще кто такой?
– Глава полиции Дартмуна, – ответила Эмма. – Он отправился меня искать вместе с Тавиэлем и Коннором. Да, дядюшка! Я выйду замуж, только если они будут живы, здоровы и рядом со мной.
Келемин нахмурился.
– Откуда ты знаешь, что они вообще тебя ищут? – осведомился он.
– У меня было что-то вроде видения, – призналась Эмма. – Я будто бы видела все глазами Тавиэля. Они были в какой-то пещере, там еще потолок нависал такими каменными складками.
Келемин прищурился, словно Эмма загадала ему загадку.
– Хорошо! – кивнул он. – Я постараюсь. Только знаешь, что, драгоценная моя племянница, больше не упоминай имени Коннора Осборна при короле.
– Почему же? – удивилась Эмма.
– Коннор Осборн убил одну ведьму, – неохотно признался Келемин. – Берту Валентайн. А Берта выпивала жизненные силы у людей и передавала их принцу.
***
Удар был таким, что на какое-то время Коннор оглох, и все, что возникло перед ним в призрачном свете огонька, было похоже на ожившую картинку в книге страшных сказок.
Каменная складка, которая дала им приют, рассыпалась в крошку – Коннор увидел густую черно-синюю ночь и существо, которое воздвиглось перед ними. Оно действительно было похоже на собаку: конечно, если бывают собаки размером с медведя.
Далевицкий пес взревел – распахнулась громадная пасть-капкан, и мир задрожал. Огонек Коннора скользнул мимо его оскаленной морды, высветив сгнившую шерсть, голые кости черепа, что белесо проглядывали из нее, и тусклую муть в глазах – от пса текли такие волны ужаса, что Коннор с трудом подавил в себе естественный для жертвы порыв: упасть на землю и закрыть пах в напрасной надежде замереть и спастись.
Он читал о далевицких псах в годы учебы, но даже не думал, что встретит эту дрянь на самом деле. И где! В какой-то дюжине миль от оживленного поселка. На краю сознания мелькнуло воспоминание о парочке, которая гуляла по берегу озера, не подозревая, что совсем рядом может быть такая запредельная мерзость.
Кажется, Тавиэль испуганно заскулил. Шеф Брауни оказался гораздо крепче духом, чем полагал Коннор, иногда считая шефа обычным сельским держимордой.
– Коннор, – он не услышал, прочел по губам, – засветите ему в глаз. Поняли? В глаз.
Коннор кивнул, искренне сомневаясь в том, что страх вообще позволит ему пошевелиться. То же чувство жертвы, которое говорило «Бей или беги», заставило его поднять руку и выпустить еще один огненный шарик и отправить к морде пса.
Им же нужен был свет…
В ту же минуту шеф Брауни выстрелил и еще раз, и еще. На Коннора нахлынули звуки: шум дождя, рык и всхрапывание пса, стон Тавиэля; отработанным движением он выхватил пистолет и нажал на курок – как на учениях или тренировках, когда приходилось стрелять в силуэт ведьмы, который выпадал на него в самый неожиданный момент.
Пес ударил – захлебнувшись от боли, смявшей ребра, Коннор на несколько мгновений рухнул во тьму и не услышал: как-то понял, что шеф Брауни выстрелил еще раз. Тьма прокатилась по нему тяжело и душно, выбивая жизнь и разламывая на части; Коннор ударился лицом во что-то твердое, и падение прекратилось.
Он не знал, сколько времени провел вот так, лежа во мраке. Потом среди черноты поплыл огонек, беззащитный и маленький, и чьи-то руки перевернули Коннора с живота на спину и несколько раз хлопнули его по лицу.
Рядом кто-то сдавленно застонал, и Коннор услышал голос Тавиэля:
– Тихо, тихо! Не шумите!
Голос прозвучал на удивление бодро, словно с эльфом случилось что-то, намного приятнее столкновения с чудовищем. Коннор открыл глаза и, проморгавшись, увидел, что лежит на грязных каменных плитах пола. Высоко-высоко над ним нависали полуразрушенные своды – когда-то дивной красоты, сейчас они производили тоскливое и жалкое впечатление.
Никакого далевицкого пса рядом не было. Коннор повел носом – и отвратный гнилостный запах, который тек от его шкуры, исчез.
Он попытался сесть – тело отозвалось волной боли, но Коннору все же удалось сменить позу. Тавиэль, энергичный и довольный, помог ему привалиться к стене, и грязный камень ожил – сквозь пыль и паутину проступили тонкие золотые завитки, похожие на буквы. Переведя взгляд в сторону, Коннор увидел шефа Брауни, который так же сидел у стены, и обрадовался: шеф был жив, руки и ноги у него остались на месте. Поймав взгляд Коннора, шеф Брауни показал ему пистолет и негромко рассмеялся:
– Пусто! Я угрохал все на эту тварь.
– Удивительно! – заметил Тавиэль, сев между шефом и Коннором. – Вы его убили, шеф Брауни! Я правда поражен. Как это вы не бросились бежать?
Шеф пожал плечами, но было видно, что он польщен. «Вот тебе и сельский держиморда, – подумал Коннор. – Бил в глаз, не портил шкуру».
