Лорен Оливер - Делириум

— Да, — таким было это слово.

Я никогда не могла понять, как Хана умудряется обманывать так часто и с такой легкостью. Но тут, как и во всем остальном, дело в опыте — чем чаще ты врешь, тем легче тебе это дается.

Поэтому, когда я на следующий день прихожу домой с работы и тетя Кэрол интересуется, не возражаю ли я против хот-догов четвертый вечер подряд (результат избыточной поставки в магазине дяди; как-то мы две недели каждый день питались тушеными бобами), я говорю, что вообще-то София Хеннерсон пригласила меня и других девочек из школы на ужин. Я даже не подготавливалась. Ложь приходит сама. И хотя ладони мои вспотели, голос у меня не дрожит, и я уверена, что лицо не меняет цвет, потому что тетя дарит мне свою классическую ускользающую улыбку и разрешает пойти в гости.

В шесть тридцать я сажусь на велосипед и направляюсь на Ист-Энд-бич, место нашей встречи с Алексом.

В Портленде хватает пляжей. Ист-Энд-бич, пожалуй, самый непопулярный. Именно по этой причине мама любила его больше всех остальных. Течение здесь сильнее, чем у Виллард-бич или возле Сансет-парка. Не знаю точно почему. Мне все равно — я всегда хорошо плавала. После того первого раза, когда мама перестала держать меня на воде и меня захлестнула волна паники и восторга одновременно, я довольно быстро научилась плавать к четырем годам уже самостоятельно заплывала за волноломы.

Есть еще причины, по которым большинство горожан не жалуют Ист-Энд-бич, хоть он и находится в нескольких минутах пути от Истерн-Пром — самого популярного парка в городе. Этот пляж — всего лишь короткая полоска перемешанного с галькой песка. Он упирается в ту часть лабораторного комплекса, где расположены склады и навесы с мусорными контейнерами — вид не самый привлекательный. А если отплыть от пляжа, можно увидеть Тьюки-бридж и врезавшийся между Портлендом и Ярмутом клин Дикой местности. Многие не любят бывать так близко к неконтролируемым территориям — это действует им на нервы.

Мне тоже это действует на нервы, за исключением той крохотной части моего «я», которой это нравится. Какое-то время после смерти мамы я фантазировала, как будто она на самом деле не умерла и папа тоже не умер, они будто бы убежали в Дикую местность, чтобы быть вместе. Папа ушел туда за пять лет до мамы, чтобы все там подготовить. Он построил маленький домик с дровяной печкой и сделал деревянную мебель. Я даже придумывала себе, что они вернутся и заберут меня с собой. Я представляла свою комнату в мельчайших деталях — на полу темно-красный ковер, на кровати маленькое покрывало из красных и зеленых лоскутов, красный стульчик.

Но вскоре я поняла, все это неправильно. Если мои родители убежали в Дикую местность — значит, они сочувствующие или сопротивляются порядку. Хорошо, что они умерли. Кроме того, я очень быстро усвоила: мои фантазии о Дикой местности — всего лишь детские выдумки. У заразных нет ничего, они не могут купить или обменять на что-то лоскутное одеяло и красный стульчик, вообще ничего не могут ни купить, ни обменять. Рейчел как-то сказала мне, что они живут там, как дикие звери, — вонючие от грязи, голодные и злые. Она сказала, что поэтому правительство из-за них и не волнуется и даже не признает их существование. Они скоро все перемрут. Все перемрут от голода и холода, или болезнь доведет их до того, что они перегрызут друг другу глотки.

Она сказала, что, насколько известно, это уже произошло, сказала, что в Дикой местности теперь, наверное, ни души, только дикие звери бродят в темном лесу.

В деталях Рейчел, когда говорит, что заразные живут, как дикие звери, может, и права, но в главном — нет. Они живы, они там и они не хотят, чтобы мы о них забывали. Поэтому и устраивают всякие акции. Поэтому и запустили коров в лаборатории.

Я не волнуюсь, пока не дохожу до Ист-Энд-бич. Солнце близится к закату у меня за спиной, вода в океане искрится, воздух как будто дрожит и мерцает. Я подношу ладонь козырьком ко лбу и вижу на берегу Алекса, он похож на тонкий мазок черной краской на фоне всей этой синевы. Мысленно я переношусь в прошедшую ночь, к тому моменту, когда его пальцы легко, как будто они мне снятся, касаются моей талии, а вторая рука держит мою. Рука Алекса сухая и крепкая, как согретый солнцем кусок дерева. Мы действительно танцевали, танцевали, как люди на своей свадьбе, после того как формальная часть уже позади. Только у нас это получалось лучше, свободнее и более естественно, что ли.

Меня радует, что Алекс стоит спиной ко мне и смотрит на океан. Я чувствую себя неловко, пока спускаюсь по расшатанной деревянной лестнице с изъеденными морской солью ступенями. На полпути я останавливаюсь, расшнуровываю и снимаю тенниски и несу их дальше в руке. Спустившись, я иду по теплому песку к Алексу.

От воды в мою сторону идет старик с удочкой. Он бросает на меня подозрительный взгляд, потом оборачивается на Алекса, потом снова смотрит на меня и хмурится. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что Алекс исцеленный, но старик только ворчит что-то себе под нос и проходит мимо. Не похоже, что он готов бросить все и бежать доносить на нас регуляторам, и поэтому я не пытаюсь ничего ему объяснять. Вряд ли у нас будут реальные неприятности, если нас поймают, — именно это имел в виду Алекс, когда говорил, что не опасен, — но я не хочу отвечать на бесконечные вопросы, не хочу, чтобы мой идентификационный номер проверяли через Эс-эл и все такое прочее. Кроме того, если регуляторы отреагируют на сигнал о «подозрительном поведении», притащат свои задницы из города на Ист-Энд-бич и обнаружат только какого-то исцеленного, который из жалости болтает с семнадцатилетней ничем не примечательной девчонкой, они определенно разозлятся и наверняка выместят свою злость на ком-нибудь другом.