В обувном магазине чуть дальше по улице приобретаю туфли.
За новым бельем я, конечно же, не собираюсь. Возможно, будь я одна, то пошла бы — отчего нет? — но в присутствии Клеона не решаюсь. Процесс этот личный, интимный, а наша страсть еще не делает нас ближе друг к другу.
Хуже всего, что Клеон платит за все мои покупки и только отмахивается, когда я в растерянности, не ожидая подобного, начинаю возражать. После инкуб ведет меня в ближайшую кофейню, расположенную на втором этаже над одним из магазинов. Я теряюсь окончательно, не зная, как следует реагировать на непривычное поведение Клеона, и втайне опасаясь разоблачения, опасаясь, что нас увидит кто-то знакомый и расскажет обо всем если не Арсенио с Байроном, то Эвану. И волчица не унимается, усугубляя ситуацию.
Клеон ведь здесь, а кто бы еще мог следить за мной, вызывая неприятное это волнение, царапающее изнутри ощущение, будто тебя вот-вот застанут за чем-то нехорошим, словно ребенка поймают на воровстве конфет?
— Когда пойдем обратно, надо заглянуть в еще один магазин, купить маску, — я украдкою посматриваю в окно, возле которого мы сидим, оглядываю улицу и прохожих.
— Конечно, — кивает Клеон.
— Я верну тебе деньги…
— Какие деньги?
— За платье, туфли и… — он ведь, наверное, и счет в кофейне сам оплатит, а мне не хочется быть обязанной ему даже в такой малости.
— Я не собираюсь брать у тебя деньги.
— Но…
— Ты же не платишь за себя во всех этих ресторанах, по которым тебя водят Арсенио с Байроном? Не платишь.
— Потому что они… — мои кавалеры, те, кто скоро официально станут моими женихами, а со временем и мужьями, что до меня самой, то не вижу я ничего плохого в том, что мужчина приглашает даму в ресторацию и полностью оплачивает счет.
Если, разумеется, мы и впрямь поженимся, в чем я ныне уверена куда меньше, нежели неделю назад.
— А я нет? — Клеон поднимает взгляд от своей тарелки с профитролями, смотрит на меня выжидающе.
Я не нахожусь с ответом, делаю глоток кофе, горячего, горького, в попытке скрыть неловкость, и инкуб возвращается к пирожному.
— Я расторг помолвку с Валентиной, — продолжает Клеон тоном ровным, будничным, словно о мелочи какой незначительной сообщает.
— Расторг? — я отставляю чашку, с трудом веря услышанному. — Но… почему?
Понимаю, почему.
Понимаю, что иначе нельзя.
И боюсь. Снова и снова пожирает меня страх неотвратимых этих перемен, приходящих в мою жизнь чересчур быстро, врывающихся ураганом, сметающим на своем пути все старое, привычное, выстраданное после прошлых разрушений. Едва я принимаю предыдущие перемены, смиряюсь и учусь жить с ними, как появляются новые и так по кругу, пока я не окажусь окончательно погребена под ними.
— Полагаешь, надо было оставить все как есть? — в зеленовато-карих глазах мелькает тень насмешки. — Тебе не кажется, что это было бы не слишком честно по отношению к Валентине? Какие бы причины ни способствовали заключению нашей помолвки, мы с Валентиной всегда старались быть честными друг с другом настолько, насколько это вообще возможно в нашем обществе и в нашей ситуации. Мы оба прекрасно понимали, кто я и кто она, что нам обоим нужно от этого брака и какая жизнь нас ждет. Мы знали, что можем дать друг другу, а чего не можем, и, уж поверь, ни один из нас не стремился прыгнуть выше возможностей и потребностей как собственных, так и партнера. Теперь по известным тебе причинам у нашего с Валентиной союза нет… да ничего нет. Поэтому мы поговорили, все обсудили, и она приняла мое решение.
— Леди Валентина… знает? — уточняю настороженно.
— Она знает о женщине, которая стала кем-то большим, важным в моей жизни, чем ожидалось, чем обычные… девицы на одну ночь. Твоего имени я не называл, если тебя это так беспокоит.
Новой вспышке радости волчицы нет предела, она даже отвлекается от тревоги и попыток понять, что явилось их причиной. Последний из трех ее мужчин готов быть с ней и только с ней, отринуть прежних женщин и связи с недостойными самками — что может быть лучше, чудеснее? До моих переживаний из-за разоблачения ей и дела нет, она искренне не понимает причин моего молчания — к чему столько хлопот и искусственно созданных проблем, если у инкубов принято многомужество и можно не стесняться, не бояться, загоняя себя в рамки человеческой морали, взращенных обществом Лилата условностей?
— Вы уже объявили о расторжении помолвки? — признаваться в человеческом малодушии, в правоте инкуба я не намерена.
Равно как и выдавать, что сердце екнуло вдруг при словах о ком-то большем, важном в жизни Клеона.
— Нет. Завтра объявим.
И, конечно, весть эта быстро доберется до ушей Арсенио и Байрона.
Или…
— А… Арсенио и Байрону ты тоже… завтра расскажешь?
— Не знаю, — пожимает плечами Клеон. — Ты мне скажи. Ты сама велела ничего им пока не говорить, однако время идет, а сознаваться ты, похоже, не торопишься.
— Я… расскажу. Обязательно, — вновь тянусь к чашечке, позабыв о собственном эклере, будто горечь крепкого кофе без сахара способна заглушить горечь внутреннюю. — Чем будешь заниматься? — спрашиваю в надежде перевести беседу в другое русло.
— Как раз думаю над этим. Мои порталы малого радиуса покрытия предприятие в условиях Лилата убыточное. К любого рода межпространственным переходам здесь относятся еще хуже, чем к несанкционированным выводам за стены полиса. Во всяком случае, наказание за нелегальное использование портала куда как строже и доказывай потом, что малый радиус покрытия как раз и означает, что посредством такого типа перехода далеко не уйдешь и тем более не покинешь Лилат, даже если попытаешься открыть портал прямо возле городской стены…
* * *
Пожалуй, если бы не загадочное тревожное состояние и страх, вызванный сообщением о расторжении помолвки, можно было бы сказать, что день прошел неплохо. Клеон довольно приятный собеседник, а уж о порталах он и вовсе рассказывает с особой страстью увлеченного, вдохновленного человека, несмотря, что дело его не приносит дохода. Я начинаю подозревать, что потому Клеон и сошелся с леди Валентиной, если Арсенио, например, не столь стеснен в средствах, то он и не спешил связывать себя брачными узами ради выгоды.
И мнение Лизетты, подозреваю, и прежде мало его волновало.
Закончив с покупками, мы возвращаемся домой. Я высаживаю Клеона там же, где и подобрала, он говорит, что оставил свой мобиль неподалеку. На прощание касается легким поцелуем моих губ, улыбается так беззаботно, словно нет между нами ни проблем, ни недосказанностей, ни лжи, и выходит из мобиля. Я же тороплюсь домой.
К счастью, к моему приезду Шериль уже покинула дом, хотя чужой запах и нежный цветочный флер ее духов еще витают в воздухе, раздражая что волчицу, что меня. Эван хмуро рассматривает пакеты с покупками в моих руках, будто выискивая на них следы кого-то еще, кроме моих и продавщиц, укладывавших товары. Тесса неожиданно печальна, что, впрочем, она тут же принимается старательно, напоказ скрывать за деланной веселостью.
Я ни о чем не расспрашиваю ни брата, ни Тессу, ограничиваюсь дежурными фразами и ухожу в свою комнату, разбирать покупки. Осознаю вдруг, с грустью — мы с Эваном становимся чужими друг другу, мы живем в одном доме, целыми днями бок о бок, но едва ли и несколькими словами обмениваемся, мы ничем не делимся друг с другом и делиться не хотим, мы скрываем и обманываем, глядя друг другу в глаза.
Не проходит и часа, как объявляется новый гость — и совершенно нежданный.
Во всяком случае, не в такое время.
Я прошу Дороти пропустить гостя за ворота — приводить его в дом все равно не стоит, — а сама бросаюсь к зеркалу, с минуту придирчиво изучаю собственное отражение.
Кажется, словно ложью пропитана каждая клеточка моего тела, внешний вид почти кричит, как мне нравится пользоваться тремя инкубами сразу, выходить в свет с двумя из них и предаваться разврату с третьим, крутить всеми по своему усмотрению, будто опытная, прожженная кокетка. Да еще и наглости хватает мечтать об отъезде из Лилата, о новой благополучной жизни и замужестве, точно так и было задумано с самого начала, точно Арсенио и Байрон примут меня с распростертыми объятиями, как ни в чем не бывало, когда правда станет известна.
