Только со Свенельдом у Святослава не ладилось. Однажды Ольга выскочила на крик сына и увидела, что варяг тащит прыгающего ногами княжича, как собачонку приблудную, прочь от оружейной. Почти швырнул его расквохтавшимся нянькам.
— Ты что же это себе позволяешь! — возмутилась за сына княгиня.
Свенельд поднес к губам прокушенную княжичем руку, подул на нее.
— Ишь, волчонок. Вели лучше за ним приглядывать, а то нянек тьма, а дитя без присмотра. Вон ныне в оружейной булаву шипастую норовил со стены стащить. А коли бы на него упала? Ты сейчас благодарить, а не хаять меня должна, княгиня пресветлая.
Вроде все и верно, но Ольге не понравилось, как раздраженно посматривал на ее сына Свенельд. Да и Святослав его не любил. Ольге пришлось напомнить посаднику: пусть не забывает— Святослав князь! Но тот только хмыкнул.
— Князем он станет, когда дружины свои поведет. А пока глуздырь и есть глуздырь. Так что не навешивай его на меня.
«На тебя навесишь! — сердито подумала Ольга. — Ты и своих сыновей отослал ко мне, не поучаешь сам, как отцу полагается».
Подумать-то подумала, но вслух и слова не сказала. Свенельд — ее ближайший поверенный и советчик, ругаться с ним — особенно теперь — ей нельзя. Но все же поговорить им следовало. И Ольга поманила Свенельда перстом.
— Идем-ка в палаты. Речи с тобой держать буду.
Они пошли рядом, как равные. Но сейчас они и были равны во всем — Ольга, вдовица, власть которой в Киеве после смерти мужа еще никто не подтвердил, и Свенельд, у которого были и дружина, и богатство, и почет. Многие смотрели им вслед, иные даже гадали: а не сейчас ли решится Ольга приблизить Свенельда настолько, что и ложе княжеское ему станет своим? Раньше, при Игоре, о таком и шептаться опасались, а ныне едва не всякий о том поговаривает. И ведь что таиться — ладная из них пара бы вышла. Ладная-то ладная, но возвышение Свенельда все же многих не устраивало. Да и боярыню его нельзя списывать со счетов: чародейка как-никак, Ольга вон к каждому слову ее прислушивается.
Ольга провела посадника в одну из светлых горниц своих каменных палат. Некогда по ее приказу там начали выводить на сводах красочную роспись, чтобы стало тут так же ярко и богато, как в ее прежнем деревянном тереме. Но со всеми последними делами как-то стало недосуг этим заниматься, работа осталась неоконченной: выступали на побелке округлого невысокого свода замысловатые завитки трав, рвались куда-то цветастые птицы с распростертыми крыльями, будто вознамерившиеся полететь, но застывшие, неоконченные. У простой лавки в углу лежали оставленные малярами ведра и краски, кисти осиротевшие. И вообще тут было все одиноко и неприкаянно, как и в душе самой княгини.
Ольга распахнула широкое окно, ее белая головная вуаль заполоскалась на ветру.
— Мне все крики тех древлян снятся, — произнесла неожиданно.
Свенельд чуть вздрогнул.
— А мне, думаешь, нет? Я воин, чего только и не повидал на своем веку, а тут… Может, пусть и мне Коста приготовит того пойла забвения, каким всех тут потчует, чтобы о зарытых древлянах не сильно помышляли?
Ольга отрицательно качнула головой.
— Нельзя. Нам с тобой нельзя, Свенельд. Мы должны все помнить.
— Ты сказала «нам», — заметил с нажимом ее варяг. — Значит, сама понимаешь, что нам теперь надо вместе быть.
Княгиня не придала значения его голосу, который вмиг стал ласковым, как кошачье мурлыканье. Не поворачиваясь, она смотрела из окна на необычно широкий разлив Днепра, на проплывающие над ним темные тучи, уже который день скрывавшие от мира солнце.
— Вишь, какая весна в этом году, Свенельд, — произнесла негромко. — Ты знаешь, отчего она такая, ты все знаешь. И вот что я тебе скажу, витязь, — она повернулась к нему, посмотрела строго: — Пока месть моя не свершится, пока не покажу всей Руси, что смогу покарать непокорных, других забот у меня быть не может. И на тебя, на твою помощь и надеюсь больше всего.
Свенельд пожал плечами, усмехнулся.
— Другой бы спорил — я не стану. Когда это ты на меня положиться не могла, а, Ольга? Однако и мне надо знать, кого ты видишь во мне: только помощника… или еще кого?
Теперь глаза его уже не лучились лукавым весельем. Княгиня слышала его напряженное неровное дыхание. Но заговорила совсем не о том, о чем думал варяг:
— Ты вон возвысился моими стараниями, Свенельд, ты богат стал и могуч. Теперь и мне скоро указывать начнешь. Погоди! — взмахнула она широким рукавом, резко подняв руку и не давая ему слова вставить. — Я вот спросить хотела: неужели не жалко тебе, что ты древлянского посадничества лишился? А водица чародейская? Разве не жаль, что не ведать тебе теперь ее, не пить ее живительную силу? Я ведь по себе знаю: кто однажды изведал силу чародейской воды, уже не может без нее, ощущая себя слабым и потерянным, став как все, чувствуя приближающуюся старость. Неужели ты согласен от всего этого отказаться? И разве некогда данная присяга Игорю не вынуждает тебя не о любви и власти думать, а месть совершить прежде, чем сможешь далее замыслы свои выкраивать?
— Я ни от чего не отказывался, — вскинул голову Свенельд, скрестил на груди сильные руки в богатых золоченых обручьях. Смотрел на княгиню из-под ровно подрезанной над бровями челки. — Но ты знаешь наше северное изречение: «Только раб мстит сразу, а трус — никогда». И разве мы не решили уже, как поступим, когда втроем с Малфридой у меня в тереме договаривались? Поэтому ты знаешь, что я на все согласен. Другое дело, мне надо знать: что я получу от тебя? Именно от тебя, Ольга?
— Я не стану пока с тобой ни о чем таком говорить, Свенельд. Ибо тебе сейчас не меня обхаживать надо, а жену, которая не только мне служит, но и о тебе заботится.
Взгляд Свенельда при этих словах затуманился. Подумалось ему вдруг: а не придумала ли Малфрида все те страхи? Кощей… Силы нежити. Приходилось ему с ними сталкиваться. И ништо, осилил. Ну не за женин же подол ему теперь прятаться? Да и сама Малфрида вроде интерес к нему потеряла, как заметил Свенельд в последнее время. При встречах едва глянет, сама все больше с княгиней общается, а то с волхвами, с Костой тем же все уединяется да шепчется, ворожат все что-то. Конечно, после того что они с послами древлянскими сотворили, надобно ворожить, утихомиривать слухи, чтобы весть о том не разлетелась до поры до времени. Да только Коста от той ворожбы просто тает — исхудал совсем, волосы словно еще больше поседели, глаза ввалились. Как будто ведьма силы из него тянет. Вон Асмунд сказывал, что уже дважды брал из тайных закромов для Косты живую и мертвую воду, чтобы новые силы волхву дать. Зато жена Свенельда, наоборот, хорошеет: поправилась, румянец во всю щеку, глаза горят, ходит стремительно и порывисто, смеется звонко. Но отчего-то краса ее больше не волновала Свенельда, против того, избегать жену начал.
