Словом, это был какой-то перекрёсток миров, но такой, где на всех направлениях стоят запрещающие движение знаки. Утешало одно — мы с Чудовищем притёрлись друг к другу и неплохо ладили.
Просто удивительно, насколько быстро исчезло психологическое напряжение от разницы в наших размерах. Совсем скоро я перестала остро реагировать на гигантские габариты своего соседа по заточению, и принялась командовать им направо и налево, используя все возможности кошачьего обаяния… и испытывала в связи с этим некое извращённое наслаждение.
С одной стороны, я мечтала о том времени, когда мой сосед поумнеет и обретёт полноценный разум. С другой стороны, чувство власти над существом, в двадцать раз превосходящим меня по размерам, как-то по-особенному грело душу.
В бытность мою человеком я не замечала за собой склонности к капризам, но теперь такое состояние стало частью натуры. Тут определённо проявлялось влияние моей кошачьей ипостаси: открой дверь, хочу выйти, вы-ы-ыпусти меня немедленно, а нет, уже не хочу, нет, снова хочу, теперь желаю рыбки, это не та рыбка, я не буду её есть, я лучше пожую сухую травинку, потому что меня никто не кормит, а теперь на ручки хочу… и так далее.
Надо сказать, Чудовище с охотой подчинялся — у меня было приятное ощущение, что от этой игры удовольствие получают двое. Но иногда я убеждалась, что в некоторых случаях он способен настоять на своём.
Спустя какое-то время я вспомнила загадочное происшествие с выкидыванием предметов в форточку, и стала обкатывать шальную мысль — а не прыгнуть ли мне туда же? Ведь под окном не обнаружилось ничего — ни осколков, ни грязи, ни мокрых следов. Следовательно, объекты перемещались в какое-то другое место, скорей всего на некую магическую свалку. Может статься, оттуда есть выход в большой мир… и неважно, каким он окажется.
Для начала можно было прыгнуть на раму, принюхаться, приглядеться, поразмышлять.
… Я присела на подоконнике и заёрзала, примериваясь (прыжки всё ещё оставались моим слабым местом). Именно в этот момент Чудовище зашёл в комнату, мгновенно сообразил, что я собираюсь делать, и одним скачком преодолел расстояние, разделявшее нас. Он проворно сгрёб и крепко прижал меня к своему туловищу. Я протестующее завопила и стала отпихиваться всеми четырьмя лапами, не выпуская, впрочем, когтей.
Не буду обострять отношений, всё равно выжду и сделаю то, что собиралась, — по сравнению с простодушным Чудовищем я была коварным Макиавелли.
Завтра-завтра, не сегодня, так хитрюги говорят.
— Но-но, Кыса, — взволнованно произнёс Чудовище. — Но-но!
Надёжно придерживая меня одной лапищей, другой он взял с подоконника глиняный горшок с остатками какого-то засохшего растения и выкинул горшок в форточку.
На моих глазах горшок прямо в воздухе распался в пыль, и пыль лучами разлетелась в разные стороны.
Это было похоже на замедленную съёмку взрыва.
Кроме холодильника-самобранца в доме имелась форточка-аннигилятор.
Я перестала пинать Чудовище и обмякла.
— Ладно, — мрачно сказала я. — Ставь меня на место. Кыса всё поняла, Кыса не будет сигать в форточку. — Ещё одна надежда рухнула, и я пожаловалась: — Всё плохо.
Чудовище осторожно перенёс меня на комод, поставил, потом пригладил взъерошенную шёрстку на спине и боках.
— Пыш-пыш! — сказал он и резко развёл руками в разные стороны, изображая, видимо, как я разлетаюсь на атомы. — Кыса пыш-пыш! Пыш-ш… пыш-ш… — забормотал он, замедляясь, и вдруг выпалил: — Плохо! Плохо-плохо-плохо!
Чудовище осёкся и уставился на меня испуганно-радостными глазами.
А я на него.
— Кыса… плохо… пыш-пыш… плохо… плохо… — снова забормотал Чудовище, словно бы пробуя новое слово на вкус.
Неужели он меня услышал?
Я торопливо протранслировала:
— Хорошо! Всё хорошо! Хо-ро-шо!
— Плохо, — сказал Чудовище. — Пыш-пыш.
Ничего из того, что я попыталась ему передать, он не произнёс, а только твердил как заведённый «пыш-пыш», «Кыса» и «плохо-плохо».
Так продолжалось несколько дней. От беспрерывного однообразного бормотания у меня слегка жужжало в голове, и я даже с некоторым предвкушением укладывалась на ночь на груди Чудовища, чтобы отключиться и отправиться на очередное свидание с чёрной степью.
Там у меня дела шли хорошо. Интуиция ощутимо развилась, разрозненные обрывки находились гораздо быстрее, и красные нити становились всё длиннее. Если раньше я бессистемно бродила среди чёрных зарослей, то сейчас вдруг начинала явственно осознавать — если сейчас сверну налево, то через несколько метров найду тлеющий клубочек, свяжу найденную нить с той, что у меня в руках, и будет мне счастье.
Связанные нити я теперь укладывала на земле в определённом направлении, повинуясь необъяснимому внутреннему чутью. Казалось, если подняться над степью подобно парящей птице, вскоре можно будет увидеть контуры узора, который я восстанавливаю из обрывков.
Как-то раз, после ужина, мы сидели на крыльце, как делали всегда, когда приходило магическое сияние. Не полюбить экзотическую красоту адских небес было невозможно. Темнота теперь наступала раньше, стало заметно прохладнее, но двор неплохо освещался цветными сполохами с неба, и воздух всё ещё был по-летнему мягок.
Обстановка сложилась семейно-идилическая. Чудовище предавался любимому занятию — держал перед собой развёрнутый газетный лист, разглядывал фотографии спортсменов и периодически прикладывался к банке с пивом, а я, возведя глаза к небу, любовалась звёздными завихрениями и размышляла о сущности этого места. Тюрьма? Заповедник? Палата номер шесть? Случайная ловушка без цели и смысла?
— Кыса! — заговорил Чудовище, радостно скалясь со своей высоты. — Плохо!
Ой, нет, подумала я, только не это. Только не «пыш-пыш».
Я отвернулась.
Но Чудовище настойчиво тряс газетой и заманчивым шуршанием всё же привлёк моё внимание — любой шорох был раздражителем, против которого кошачья сущность не могла устоять.
Пришлось повернуться и посмотреть.
Чудовище опять потряс газетой, которую держал вверх ногами и объявил:
— Плохо!
Потом перевернул лист в правильном направлении и пояснил:
— Хорошо.
Снова перевернул:
— Плохо.
Перевернул опять:
— Хорошо.
И с явным ожиданием похвалы взглянул на меня.
Действительно ли он понял, как правильно держать газету? Если да, то это существенный шаг вперёд.
Я искренне сказала:
— Ты молодец.
Чудовище посмотрел на газету, на меня и произнёс вслух:
— Молодец… я…
Я вскочила на ноги.
Это не могло быть случайностью, прогресс был налицо… вот моя отмычка для запертой двери!
— Ты услышал! Молодец! — взволнованно воскликнула я. — Молодец, Чудовище!
— Молодец-молодец-молодец-молодец! — Чудовище подхватился с места и неожиданно пустился в пляс по двору, размахивая шуршащим газетным листом и крутя во все стороны чёрными дредами.
Я, приоткрыв рот и навострив уши, наблюдала за удивительным зрелищем.
Передвигался Чудовище по какой-то непривычной логике — его следующее движение было невозможно предугадать. Пляска Чудовища походила на балетное контемпорари, но в том варианте, когда жесты и позы, сочинённые профессиональным постановщиком, пытается освоить любитель с улицы.
Тени упали на противоположную стену и размножились, теневые Чудовища заметались по фасаду. На их фоне и на отдалённом расстоянии реальный Чудовище стал казаться меньше обычного. Масштаб изменился, и я вдруг смогла увидеть его по-другому, прежними, человеческими глазами.
Как будто мы с ним были примерно одного роста.
Давно не испытываемое чувство шевельнулось во мне.
Взлетали и опадали длинные дреды, крутились во все стороны чёрными плетями; прыжки и пируэты исполнялись не без своеобразной грации.
Вовсе он не был громоздким, как шкаф. Абсолютно ничего в нём не было от шкафа. Под серым рубищем — только так можно было охарактеризовать больничного типа штаны и рубаху, в которые был бессменно облачён Чудовище, — скрывалось стройное длинноногое тело… тело спортсмена, воина, охотника… кого-то, чью отличную генетику не могла испортить даже звериная голова.
