Я умилилась. Он ещё и скромный.
— Ты будешь умный молодец, — пообещала я, — если не будешь пугаться, когда отпадёт второй рог. — Надо было идти до конца. — Кстати, может, у тебя выпадет шерсть. Но это тоже будет хорошо. Тогда ты будешь красивый умный молодец. И когти тоже, наверное, отвалятся. — После паузы я предположила: — И уши… тоже может быть.
Глаза Чудовища снова начали расширяться, и чтобы отвлечь его от тягостных дум, я заговорила беззаботным тоном:
— А хвост? Интересно, есть ли у тебя хвост?
— Хвост? Интересно? — задумчиво повторил Чудовище за мной, и прежде чем я успела как-то осмыслить его действия, встал из-за стола, повернулся ко мне спиной и начал доверчиво приспускать штаны.
Я успела заметить татуировку — какую-то надпись в виде вязи — над левой ягодицей.
— Назад! — страшным голосом вскричала я, когда обрела дар речи. — Вижу, вижу, нет хвоста!
Чудовище подтянул штаны и повернулся ко мне.
— Молодец? Красивый? — спросил он. — Про бобров?
— Э-э-э… Молодец. Но больше так не делай. Про бобров я расскажу тебе совершенно бесплатно, без стриптиза.
— Без стриптиза? — тут же заинтересовался Чудовище, и я поняла, что времена беспечной болтовни прошли безвозвратно.
* * *
Второй рог Чудовище оторвал себе сам, и это случилось тогда, когда во двор пришла осень.
Ночью резко похолодало, невесть откуда налетели жёлтые и красные листья, очертаниями похожие на расплющенные сердца, весь асфальт был устлан ими. Чудовище нашёл в кладовке какой-то жуткий дворницкий фартук, обвязался им, там же взял метлу, связанную из жёстких коричневых прутьев, и после завтрака принялся за уборку территории.
Я лежала на крыльце, поджав под себя зябнущие лапы, и, щурясь, с удовольствием наблюдала за тем, как работает кто-то другой.
Получалось у него неплохо. Вообще с течением времени выяснилось, что Чудовище довольно ловок в обращении с предметами, умеет пользоваться столовыми приборами и обладает точностью и плавностью движений.
С момента выпадения первого рога в его внешности произошли существенные изменения. Морда постепенно трансформировалась в какое-то подобие лица: рот, нос, надбровные дуги ощутимо уменьшились, глаза приобрели удлинённую форму, и шерсть на лице стала постепенно вылезать, оставляя голые бледные проплешины. Зато неожиданно пошла в рост шкиперская бородка, весьма удлинившаяся за последнее время.
Наверное, у обычного человека нынешняя половинчатая наружность Чудовища могла вызвать отвращение ещё большее, нежели прежняя звериная, но у кошачьего восприятия эстетические критерии были другие. Изменения мною отмечались, но впечатления уродства не возникало. Просто он был такой, какой есть — кошка во мне воспринимала внешность Чудовища как обыденность и больше всего порадовалась уменьшению клыков.
Я лениво размышляла, что к зиме борода у Чудовища отрастёт ещё больше, и станет он похож на классического дворника. На Герасима из «Муму». Будет брать деревянную лопату… интересно, где здесь хранится деревянная лопата — не сомневаюсь, что она есть… будет сгребать снег, прокладывая дорожку вокруг флигеля… потому что больше некуда… и будем мы ходить по кругу, заложив руки за спину. То есть закладывать руки за спину будет Чудовище, а я буду так… под ногами путаться.
Не успела я загрустить от таких перспектив, как у меня в голове раздался голос:
— Кто такой Герасим Измуму?
Чудовище прекратил мести и ожидающе поглядывал издалека.
— Ты опять подслушивал! — возмутилась я. — Ты же знаешь, что это нехорошо!
— Я нечаянно. И я только про Герасима… а кто это?
Чудовище приблизился, его глаза горели любопытством.
Если раньше я переживала, что Чудовище не может меня услышать, то теперь он то и дело перехватывал обрывки мыслей, которые я по привычке проговаривала на анималингве. Он закидывал меня вопросами, я же развлекалась сочинением нелепых, но выразительных историй, в которые неизменно вкладывала какую-нибудь мораль. Так, в частности, Чудовище был приучен к чистке зубов по утрам и вечерам (историю про бобра, оставшегося без зубов по причине лени и беспечности, мне и самой было страшно вспоминать).
Я зевнула и сказала:
— Это знаменитая история о великой любви. Посильнее, чем «Ромео и Джульетта». Неужели ты никогда не слышал о Герасиме и его кошке Мяу-Мяу?
— Я не помню, слышал или нет. Ты же знаешь, я болею…
(Мысль о болезни внушила Чудовищу я. У меня возникало много фантастических версий относительно его состояния, но эта была самой простой. Я рассказала, что нашла его здесь совершенно больным, в беспамятстве, а теперь он постепенно выздоравливает. Пока хватало и такого примитивного объяснения.)
— Тогда садись и слушай. Жил-был один Герасим…
— Измуму? — уточнил Чудовище, присаживаясь рядом.
— Да, Герасим Измуму. Фамилия такая. Однажды в студёную зимнюю пору…
— Студёную зимнюю пору… — зачарованно проговорил вслед за мной Чудовище.
— Да, это когда холодно и с неба падают белые пушинки, тоже холодные…
— Холодные белые пушинки… не помню… не помню…
— Ещё вспомнишь, — утешила я его, — какие твои годы. Так вот. Однажды пошёл этот Герасим в магазин… за пирожками…
— В магазин?
— В такой дом, где стоит много холодильников — для тех, у кого в собственном дому нет этой полезной вещи. Не всем так повезло, как тебе. И работают эти холодильники не на силе мысли, а на силе денег — это такие волшебные штуки, которые…
— Я знаю, — перебил Чудовище и небрежно взмахнул рукой, — деньги — это не интересно.
Да? Ну-ну.
— … И пошёл Герасим в магазин. А дорога его лежала через лес… Лес помнишь?
Чудовище задумался.
— П-помню… — с запинкой сказал он и округлил глаза: — Он что, пошёл через лес один? Без охраны? Без… свиты?
Интересные леса ты помнишь, подумала я.
— Конечно один. Откуда у Герасима свита?
— А Герасим… он кто был?
— Он был дворник. Это тот, кто двор убирает — примерно как ты сейчас. Только за деньги. В отличие от некоторых, Герасим считал, что деньги — это интересно.
— Он что, был… — Чудовище долго морщил лоб, я ждала. Нужное слово ускользало от Чудовища, в раздражении он начал дёргать себя за оставшийся рог (рог шатался, как молочный зуб у ребёнка) и наконец произнёс: — Простолюдин?
О как. Становится всё любопытнее. Какие мы слова знаем. Это тебе не «пыш-пыш», это социология.
— В общем, да. Можно сказать и так. Простолюдин. Он же двор подметал.
Чудовище длинным взглядом посмотрел на метлу в своей руке, размахнулся вдруг и отбросил её далеко в сторону.
Я поморгала.
— Дальше рассказывай, — как ни в чём ни бывало сказал Чудовище.
Я снова поморгала.
— А-а-а… Ну да. Пошёл Герасим через лес. Шапку надел… тёплую, красную… корзину взял, да и пошёл себе. Пирожков очень захотел. И маслица.
— Странный этот Герасим. Ради пирожков и маслица отправиться на верную смерть?
— Лес был не такой опасный, а Герасим… Герасим к тому же был могучим колдуном. Вот такой непростой парень — дворник, простолюдин и колдун всея деревни.
— Так не бывает. Или колдун — или простолюдин.
Я слегка разозлилась. Раньше лапша, которую я наловчилась вешать на уши Чудовищу, не подвергалась критическому разбору. Вспомнить хотя бы кошмарную ахинею про лосей, любителей носить обувь и мыть копыта по вечерам. И ничего, повторила «на бис» раз десять. По заявкам радиослушателей.
Мой хвост начал подёргиваться из стороны в сторону.
— А вот и бывает.
— А вот и нет.
— А вот и да.
— А вот и нет.
Я покосилась на Чудовище.
Он откинулся назад, опершись на руки, и смотрел как с севера на юг движутся распластанные по небу тучи.
На тонких губах — уже почти человеческих — змеилась ухмылка, горбоносый пятнистый профиль принадлежал кому-то другому — незнакомому и недоброму.
Похоже, впереди меня ожидают нелёгкие времена.
