ощущаю сквозняка из-под двери – просто знаю, что он есть, что он должен быть. Даже боли почти не ощущаю, вот она была, терзала моё тело, мучила меня, и вот её нет, растворилась в единый миг.
Не помню, когда именно.
Главное, что её нет.
– Астра! Астра, держись.
Как можно держаться, когда ничего не чувствуешь? Когда само восприятие мира норовит ускользнуть, просыпаться песком сквозь пальцы?
Была.
И не стало.
Ещё и обвенчаться с императором не успела, а уже таю свечным огарком, чей срок строго отмерян размерами и частотой горения.
Илзе что-то произносит на своём языке, но я едва её слышу, её голос доносится издалека.
И я проваливаюсь вновь.
В ту пустоту, у которой нет дна.
– …Дивные дела творятся в этих стенах, сколь погляжу…
– Не думаю, что дела эти вас касаются, арайнэ Илзе. По крайней мере, не настолько, чтобы предъявлять претензии тому, кто стоит куда выше вас по положению.
– Отныне касаются.
– Вы всего лишь компаньонка…
– О да! И вижу поболе вашего, фрайн Рейни.
– И что же видите вы, что ускользает от моего взора?
Илзе и Блейк шипят друг на друга, не буквально, словно настоящие змеерождённые, но по-простому, как обычные люди, изрядно недовольные что собеседником, что запальчивыми речами его, что непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Голоса их звучат негромко, они не стоят подле меня, однако разговаривают в стороне, на расстоянии, с которого, как кажется, порою совершенно безосновательно, чужие уши не должны услышать ни слова.
– Я вижу женщин, молодых, крепких и ничем серьёзно не болевших, что прежде срока уходят в объятия вашего огненного бога. И при том не вижу ничего похожего на попытки разобраться, почему жизни этих невинных женщин обрываются столь рано. Сколько слуг подавало блюда во время утренней трапезы? А кувшины с питьём? Астра по утрам пьёт воду или ягодный напиток, а не разбавленное вино, подобно остальным вельможам. И наливают его ей из отдельного кувшина, который, в противовес блюдам, едва ли уносится дальше стола императора.
– Ваш взор не столь остёр, как вы себе воображаете. Слуг, подававших блюда, допросили первыми, после них каждого служащего на кухне, вплоть до распоследнего мальчишки на побегушках. Всю оставшуюся после трапезы еду и питьё проверили, включая кувшин с ягодным напитком, который подавали фрайнэ Астре.
– Что ж, по вашему взору могу предположить, что ничего подозрительного найдено не было, а слуги ведать ни о чём не ведали.
– Отрадно видеть, что вы не только многое замечаете, но и умеете читать чужие мысли. Одного в толк не возьму – зачем тогда спрашиваете?
– От остатков отравленного напитка легко избавиться. Слей в ближайшем углу, опрокинь кувшин и вот следов как ни бывало.
– И сразу помыть посуду?
– Или избавиться от самого кувшина. Немного ловкости, расторопности и загодя подготовленных путей отступления, благо что времени на выполнение было более чем предостаточно.
Мне не нравится то, что я слышу. Я разбираю сказанное Илзе и фрайном Рейни, осмысливаю и пытаюсь приложить к своей действительности.
Но что есть моя действительность?
Разум, принимающий происходящее неохотно, будто через силу.
Тело, слабое, безвольное, ощущающееся ворохом сваленного бесполезной грудой тряпья, и только.
Кровать, на которой я лежу.
Илзе и Блейк то ли на другой половине комнаты, то ли и вовсе за дверью, не прикрытой как должно.
Что случилось?
Оглядываюсь назад, вспоминаю завтрак – наверное, тот, о котором говорит Илзе, – но не нахожу ничего странного. Ягодный напиток? Я его пила, помню точно… был ли у него какой-то необычный привкус? Как вёл себя слуга, наполнявший мой бокал?
Не помню.
Всё было обыденным и оттого не оставившим чёткого отпечатка в памяти.
А после?
После я вернулась в наши покои… голова внезапно разболелась и…
Вероятно, я начинаю шевелиться невольно, потому что голоса смолкают мгновенно, сменяются торопливыми приближающимися шагами.
– Астра?
– Отменный слух…
Илзе не обращает внимания на замечание Блейка. Чувствую, как она склоняется ко мне, всматривается. С немалым усилием разлепляю веки, отяжелевшие, склеенные словно. Перед глазами мутное белёсое пятно, и из него не сразу вылепляются встревоженное лицо Илзе и полог над кроватью.
– Астра?
– И… – голос мой низкий, сиплый, в глотку будто горсть песка сыпанули. Облизываю сухие, потрескавшиеся губы, силюсь сделать движение более осознанное, уверенное, да и вообще сделать хоть что-то. – Ил…
– Тише, звезда моя, тише, – произносит Илзе ободряюще. – Ты вернулась, хвала Матери, – выпрямляется, бросает резче через плечо: – Фрайн Рейни, дайте воды.
Судя по звукам, Блейк повинуется. Я не вижу его, мужчина теряется за пределами моего поля зрения, сузившегося до площади кровати. Илзе помогает мне приподняться, оборачивается, принимает чашу и подносит к моим губам. Пью неловко, неаккуратно, сглатываю судорожно, чувствуя, как прохладная жидкость обжигает горло. Неопрятные светлые лохмы волос падают на лицо, часть воды течёт по подбородку, пятнает ночную рубашку. Наконец отворачиваю голову и Илзе не глядя суёт чашку Блейку, укладывает меня обратно, поправляет одеяло.
– Илзе… – вроде действие простое, но силы вытянуло так, что я могу лишь лежать неподвижно, словно уроненная на пол кукла Миреллы, да дышать тяжело, надсадно, будто после сложной тренировки. – Ми…
– Мира с Шериттой в покоях Бромли, с нею всё хорошо.
– Она…
– Мама заболела, так бывает, но вскоре она обязательно поправится.
– Я…
Илзе мрачнеет, снова оборачивается.
– Фрайн Рейни, передайте Его императорскому величеству, что фрайнэ Астра в себя пришла.
– Как пожелаете, арайнэ Илзе, – отвечает Блейк со странной металлической интонацией и уходит.
Илзе дожидается, пока за дверью стихнут шаги, и вновь склоняется ко мне.
– Тебя отравили, звезда моя. Чья-то злонамеренная воля добавила яд в кувшин с твоим напитком. Блюда с кушаньями отправлялись дальше по столам, да и самому императору накладывали с них. И вино ему наливали…Кем бы ни был отравитель, едва ли он столь опрометчив, чтобы допустить даже случайную вероятность, что императору по недосмотру положат или нальют яд.
– Голова… разболелась вдруг…
– Ты прилегла отдохнуть, – кивает Илзе. – И при иных обстоятельствах, полагаю, через час-другой тебя нашли бы уже мёртвой.
– Но…
– Яды на харасанцев не всегда действуют ровно так же, как на людей. Порою нужна большая доза, а к некоторым видам они и вовсе невосприимчивы.
Отравленную кровь тяжелее отравить.
Примесь харасанской заразы,
