– Никакая охрана же не придет, так? – спросила я у самого рта Алево, неожиданно поняв, что мы угодили в искусно расставленную для нас западню.
– Не раньше, чем я им прикажу, – самодовольно улыбнулся коварный блондин, порождая во мне желание поцеловать и искусать его. – А раз тебе не нравятся зрители, то вскоре этого и не случится.
Он подхватил меня под ягодицы, заставляя обхватить его ногами, и попятился обратно к креслу, где преспокойно ожидал появления двух глупых вороватых птичек.
– Это твой дом? – Я облизнула его колючий подбородок, с наслаждением подпитавшись ответным стоном.
– Пару дней как, – пробормотал Алево, практически упав спиной на сиденье, увлекая и меня, и, едва коснувшись его, выгнулся, вдавливая всю жесткую длину между моих ног.
Не церемонясь, он взялся за ворот маскировочного комбинезона, захватывая и футболку под ним, и разодрал их на мне до самой промежности, оставляя в одном спортивном топе.
– Убери это уродство с моего пути, если оно тебе еще нужно, – искривив рот, как от боли, рыкнул он. – Вообще все убери! Голой, ты должна быть голой на мне немедленно!
Я встала и сняла через голову топ, в тоже время покачивая бедрами, позволяя комбинезону съехать на пол, и наклонилась, спуская и трусики. Прогнулась в спине, притормаживая и нарочно покачивая грудями, наблюдая за своим врагом-партнером, по сути, рвущем, а не расстегивающем свою ширинку. Под его взглядом, жрущим и жгущим меня заживо, я вдруг ощутила себя великолепной, чертовым совершенством, самым сексуальным и желанным существом в мире, и возбуждение окончательно добило меня, врезая сразу и по телу, и в мозг с нокаутирующей силой.
– Тронешь моего друга, и я убью тебя. Клянусь, что найду способ, каким бы гребаным суперменом ты ни был, – предупредила я Алево, опускаясь на колени между его раздвинутыми бедрами.
– Обещаю трогать только тебя, моя ка-хог, – проворчал он и со свистом выдохнул, стоило мне с оттягом облизнуть его член от основания до увлажнившейся головки. – Твой подельник – это всего лишь мой поводок, которым я буду помыкать тобой как захочу. А желаний у меня много.
– Не обольщайся, долго этой игрушкой ты играть не станешь!
Ибо игрушка эта с очень кратким сроком годности. И, судя по всему, надежды продлить его уже нет. Ну что же, остается жить одним днем.
Глава 28
Прорабатывая и подготавливая ловушку для моей ка-хог, я буквально упивался предвкушением момента её поимки, теперь уже без возможности побега, и то и дело ухмылялся зловеще. Уверен, что так, но недоумок Хоуг испортил мне все злорадное веселье, спросив, что это за глупая рассеянная улыбка постоянно на моем лице. Идиот, не умеющий читать чужие эмоции от слова вообще! Я не бываю рассеян и в принципе не могу улыбаться глупо. Мои мимические мышцы под это абсолютно точно «не заточены», выражаясь в эксцентричной манере моей жемчужины.
Но вот на том, что начал натуральным образом скалиться, стоило уловить тонкий аромат Снежки, проникший в мое укрытие, пока она сама еще оставалась невидима, я себя поймал. Никогда мне не приходилось прилагать столько усилий просто для того, чтобы сохранить несколько секунд неподвижности ради большего эффекта в момент, когда она сама на меня наткнется. Жгучее нетерпение едва не подбрасывало на месте, и аж мышцы подергивались.
Я уже наплевал на попытки самоанализа, что могли объяснить мою неимоверную тягу к этой конкретной женщине, и, едва она появилась в поле зрения, отпустил себя, позволяя одержать верх потребности немедленно её схватить, тискать, заполучить голой. В планах была, конечно, эффектная игра на её нервах и показательные угрозы подельнику, дабы сломить любой намек на сопротивление и убедить быть покладистой паинькой. Да и элементарно поглумиться над этим её дружком испытывал острое желание, ибо нечего было сбегать от меня к нему. Но прикоснувшись к ней и поймав стремительный и безоговорочный отклик, я осознал, что все может подождать. Вообще все, кроме молниеносно взъярившегося моего плотского голода по ней. С чего это я должен усмирять так давно дремавшую часть своей натуры ради какой-то несрочной болтовни?
Моя жемчужинка снова неторопливо лизнула мой член, издав протяжный стон, опуская при этом белоснежные ресницы, облизнула нижнюю губу, сглотнула несколько раз, явно демонстративно перекатывая вкус на языке, пробуждая мою нужду поглощать её в ответ.
– Пробу сняла? – ухмыльнулся я и обхватил себя, передернув разок и добыв для нее новую каплю жидкого вожделения взамен той, что она слизала. – Готов стать твоим неиссякаемым источником изысканных угощений.
– Так уж и неиссякаемым? – фыркнула Снежка, обдав резким выдохом влажную головку, отчего я скрипнул зубами, сдерживая порыв втолкнуться в её дерзкий рот без всякой деликатности и даже подобия цивилизованности. – Мне казалось, это в принципе невозможно.
Она оттолкнула мою руку, обхватила у основания сама, поцеловала вершину раз, еще и еще, размазывая скользкую влагу по губам, отчего они заблестели самым непристойным из существующих образом. Мышцы в моем паху жестко стали скручиваться, член принялся раскачиваться перед лицом жемчужинки, слегка шлепаясь о её мокрые губы, а она вдруг плотоядно улыбнулась, сверкнув на меня из-под ресниц пожирающим разум взглядом своих дымно-сиреневых глаз, и я поймал себя на том, что рычу, как озверевшее от голода животное, требуя от нее более радикальных действий. В одно и то же мгновение ужаснулся взъярившемуся во мне бешенству примитивнейшей похоти и опьяненно приветствовал его, не в состоянии припомнить такую интенсивность собственных желаний.
Давным-давно я пресытился, испробовав практически все. Процесс выбора, преследования, обольщения утратил первоначальную остроту. Удовлетворение стало напоминать обычную сытость. Путь к нему – некую игру, где лишь ты придумываешь правила, меняешь их, коли вздумается, манипулируешь партнершей, изобретая удовольствие для нее и себя. Это почти как ходить на охоту, но не потому что хочешь добыть пищу, без которой жить нельзя, а просто развлечения для.
Но одно лишь чувственное обещание в глазах ка-хог, даже без нового касания вытащило на поверхность моего сознания нечто первобытное, необузданное, испытывающее настоящий, истинный, не продиктованный скукой голод, желающее жрать сулимое наслаждение алчно, грязно, захлебываясь.
Не отпуская контакта наших глаз, Снежка медленно, издевательски медленно начала насаживаться ртом на мой ствол, а я вонзил ногти в собственные бедра, удерживаясь от лютой необходимости схватить её за волосы и заставить принять сразу и до конца. Ягодицы окаменели от напряжения, поясницу сводило от порыва толкаться вперед. Это просто проклятая мука, а не удовольствие! Но та мука, что я готов сносить сколько угодно… или нет.
Достигнув предела для себя, Снежка замерла, в уголках её глаз сверкнули слезы, зрачки расширились, сносящая крышу горячая теснота её горла завибрировала от долгого блаженного стона, и это стало пределом моей способности к обузданию того свирепо-животного, что перло из меня.
– Минет сейчас – смертельно опасная затея! – рявкнул я, рывком освобождаясь из её рта, и это было чистейшей правдой. Остатков моих воспламенившихся мозгов хватило для того, чтобы понять: сорвусь и убью мою жемчужину к дварфовой матери, тупо удушу, потому что уже ни черта не соображаю и не управляю ничем.
Подхватив её под мышки, развернулся и швырнул в кресло, забрасывая ноги себе на плечи. Ворвался под её поощряющий вскрик и замолотил, бешено, бездумно, беленясь и проваливаясь в похотливый раж все быстрее и глубже от всхлипов, укусов, царапин и взбрыкиваний Снежки навстречу.
Она проорала мое имя во всю мощь своих легких, перекинула сотрясающую её дрожь эйфории и на меня, и мой оргазм был подобен сносящей начисто лавине, опустошению и переполнению сразу, изнеможению, пусть краткому, но едва ли не на грани смерти. Грани, за которой наступает оживление такой интенсивности, что остановиться от желания достигать её снова и снова будет нереально. Ничего похожего на обычную сытость. Ну что же, выходит, ты и правда застряла со мной, моя жемчужинка. А я в тебе.
