Умиляться, что ли? Еще можно порадоваться, наверное. Ведь это мое дурное влияние так испортило светлого птенчика. Надеюсь. Теперь это никакой не светлый птенчик с церковными догматами вместо мозгов, это моя сова. Настоящая. Хищная умная птица с острыми когтями магии, а не фальшивое чучело в перьях.
Если раньше я просто бесился от ее придури и хотел ее себе, то теперь… теперь хочу в сто раз больше! Вот такую, неожиданно спокойную, все еще дурную с ее милосердием и стремлением помочь кому попало. Одновременно слабую и нелепую из-за этого стремления и такую сильную этим же. Если решила что-то — идет до конца.
И отвечает на поцелуй так жарко, что это натурально сводит с ума.
Кажется, моя месть вышла просто нереально зловещей! Я как демон, переманивший на свою сторону святую душу. И ее же отлюбивший! Или немного наоборот? Кхм-м.
— Ты либо целуйся, либо думай, — раздалось из-под снова упавшей вуали. — Иначе уронишь меня. Куда мы вообще идем? Точнее, куда ты меня несешь?
— Откроем ловушку, пусть пацан сам выбирается, и лучше, чтобы он нас не видел, — пояснил я, усилием воли разгоняя кровь по телу и направляя ее в мозг. А то она вся, шатт, в одно место стекла! — И уходим. Больше нам тут делать нечего, особенно рядом с твоими бывшими братьями. Заберемся подальше в лес, там я упокою нашего мертвого друга Азу, и его книга по праву станет нашей. А дальше… а дальше мы пойдем и вернем тебе глаза. Когда разберем написанную одним гаремовладельцем белиберду.
Да, пойдем и вернем. Я хочу, чтобы ты меня видела, сова. Настоящего. Я понимаю, что ничем хорошим твоя зрячесть для меня не кончится, но я все равно этого хочу. Рехнулся, наверное.
— Хрюша остался в стойле у постоялого двора, — напомнила Имран, и я сердито зарычал. Ну и остался бы насовсем, плакать не стану, если эта образина с рогами потеряется. Только сова не согласится, а переупрямить ее — нереально.
— Схожу ночью и выведу. А даже если не выведу, он все равно сам выбежит и найдет нас по запаху. Ему привязь разорвать да амбарный замок сломать — что мне плюнуть.
— Хорошо.
О! Неужели мертвые боги вспомнили своего верного адепта и послали мне удачу? Что, даже спорить не будет? Совсем?
Но вообще, впору тем же мертвым богам список претензий выкатить. С какой стати они одарили сову таким запасом интуиции, что даже мне завидно?
Потому что шаттова книга, как оказалось, еще и заколдована. Если бы Имран не настояла на том, что мы обязательно должны помочь Азу и выполнить его последнюю просьбу, вместо новых глаз получили бы старые проклятия и всю армию халифата на хвост.
Я это понял вечером на месте нашего старого привала, куда уже приперся свинобык с телегой (я же говорил, сам справится). Когда призрак вместо того, чтобы просто упокоиться в ходе специального ритуала, вдруг взорвался формулой-ключом и устроил такую свистопляску вокруг фолианта, что я сам едва глаза на землю не выронил! Лихорадочно считывал плетения, которыми нам могло прилететь, вздумай мы смошенничать.
— Что это был за фейерверк? У меня в голове звенит. — Когда все стихло, а дурацкая книжка шлепнулась на землю, выпав из кокона заклятий, сова стояла рядом и цеплялась за мою руку так, словно меня могло унести ветром тех самых плетений.
— Твой бывший домашний питомец Азу нам помог, — не стал вдаваться я в подробности. Не хотелось слушать типичную женскую пьесу «Я же говорила». Хотя, может, сова бы ее и не начала. Но лучше не рисковать — нервы целее будут.
Лучше посмотреть, изменился ли текст. Раз книга была закрыта на ключ, значит, и содержание могло открыться новое.
Хм. Еще как открылось. Вместо дурацкой сказки с непонятными посылами на страницах теперь извивалась халифатскими червяками четкая инструкция. Пошаговая, понятная. Подробная.
И первым пунктом в ней было практически стандартное для всех известных «зловещих» черных ритуалов — «возьмите девственницу». Эм… то есть не совсем так, нюансы перевода. Тот, кто хочет вернуть утраченное, должен быть девственным.
Я провел пальцем Имран по этой надписи и только потом понял, что она для нас означает. Понял и едва не взвыл.
А-а-ах ты, скотина шаттовая! Да лучше б мы никогда эту книженцию не находили с такими отвратительными условиями. Нет, понятно, что тот, кому в детстве нужный орган отстригли, поневоле девственен, но почему я-то крайний?!
У меня тут сова только целоваться научилась! И что теперь делать?! Ни-ни до самого ритуала возвращения утраченного?! Да я сдохну от неудовлетворенности! Да я! А когда потом она увидит мое лицо, она меня убивать будет, а не целовать! У-у-у…
— У-у-у… — повторила мои мысли расстроенная сова. Погоди, расстроенная? Правда, что ли? Хотя, может, она просто не поняла толком, что означает эта фраза. О палочках и колечках я ведь ей так и не пояснил.
Ладно, раз уж прочитали первую фразу, надо уже и вторую. Итак, берем девственницу и идем с ней купаться в воды Кровавого моря.
Так, опять, кажется, шаттово иносказание. В чьей крови ее купать-то надо? Надеюсь, не младенцев, а то уж больно странный ритуальчик выходит.
— Кровавое море? — Имран нахмурилась. Четко очерченные брови над алой повязкой сошлись в одну линию, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы думать о деле, а не о том, как я, шатт побери, хочу их целовать. — Где такое есть?
— Не знаю. На картах, во всяком случае, не видел. Ни наших, ни халифата. Подозреваю, что опять для красивых оборотов исказили весь основной смысл.
— Может, это местное название какого-то странно окрашенного озера? Вода может покраснеть из-за водорослей, например, или из-за каких-то веществ, которые она размыла. Или правда иносказание? Или какая-то легенда?
— Не зна… нет, постой! Постой-ка… кажется, я что-то такое слышал. И если ты меня поцелуешь, я, может быть, даже вспомню.
А что? От поцелуев точно ничья девственность не страдает. Ну, если очень постараться и не пойти дальше. Дальше не пойти-и-и… Шатт! А это возможно?!
— Никаких поцелуев. Тело калечной я сожгу, шарф спрячу, чтобы не фонил. Алые близко, поэтому сжечь его вместе с хозяйкой не выйдет. А ты… лучше близко не подходи, потому что я за себя не ручаюсь!
Глава 45
Алла
Телега мягко подпрыгивала по пыльной дороге. Я эту пыль не видела, но очень хорошо чувствовала всем телом. За полотняным тентом вместе с нами этой самой пылью дышала ранняя ночь. Хрюше было безразлично время суток, он уверенно трусил в оглоблях. Мне тоже по большому счету от солнца было или холодно, или жарко, но никак не светло или темно.
Только Инсолье ворчал, что нормальные люди ночами должны спать в лагере, а не шляться по дорогам. Учитывая, что мы тронулись в путь без промедления именно по его инициативе, звучало странно.
Инсолье…
Зачем тебе мои глаза?
Почему ты так хочешь их мне вернуть? Чуть ли не больше, чем я сама. Да ты сам себя чуть в узел не завязал, лишь бы не нарушить эту мою дурацкую «девственность», без которой ритуал теряет смысл. Кажется, Инсолье даже себя чем-то проклял. Я сужу по тому, как он ругался, пока крутил клубок нитей внутри своего тела, словно перевязывал там что-то. А еще из его бухтения стало понятно — у него вся почти магия такая «вредительская». И применять ее к самому себе — большего идиотизма этот странный персонаж в жизни не делал. А теперь вот докатился.
М-да. Единственный мужчина в мире, которого я действительно хочу, взял и проклял себя импотенцией!
Откуда эта одержимость? Даже злость — хотя злится чудак часто и просто так, тут не будем придираться.
Кто ты, странный незнакомый человек, которого я нашла и почти нечаянно отобрала у смерти? Ты ведь остаешься рядом не из благодарности.
Из всех объяснений — одно упрямое «хочу!».
Хочу, и все. Жаль, что я эхолокацией владею, а мысли не читаю. Да еще и из-за моего необычного способа восприятия реальности я не всегда вижу выражение его лица. Больше догадываюсь по тому, как часто бьется сердце, а иногда и вовсе по запаху. Раньше, еще в том мире, запахов эмоций я не различала, но сейчас начинаю порой улавливать горькую кислинку злости и жженую известь ненависти. Грусть отдает стоялой водой и немножко солью, а вот радость я еще не нюхала. Зато отчетливо поймала запах желания, которое отчего-то заполняло мою тьму апельсином и раскаленными на солнце камнями.
