— Так долго?
Сергей с издевкой цедит:
— Ну, прости… Только мы с ней делали это в состоянии полной секретности, без чьей — либо помощи. Да, и, честно говоря, без особого рвения, так как не считали просчитанную ранее вероятность достаточно высокой для того, чтобы посвятить себя этому вопросу полностью. Когда мы вас все-таки нашли, то какое-то время ушло на то, чтобы разобраться с системой Разморозки. Мы же далеко не специалисты в этом вопросе. Еще какое-то время мы потратили на то, чтобы выбрать наиболее благоприятное время для вашего появления.
— Почему это случилось?
— Ты имеешь в виду, растянувшееся вместо двадцати до пятисот лет, Состояние?
— Да.
— Не знаю.
— А сама идея Заморозки?
— Принадлежит не нам, а людям. Естественно, такую программу должны были создать. Мы знали о ней. Мы наблюдали и включали ее в систему факторов, влияющих на развитие человечества в случае непредвиденных Сдвигов. Но, по всем расчетам Родичей, в этом Проекте никто не должен был выжить.
— Почему цивилизация пришла в такой упадок?
— Из-за нашего сына.
— Зачем он сделал это?
— У Всеволода, как это получше сказать, идеологически непримиримые расхождения во мнениях с нами. Мы слишком поздно поняли, что наш сын действует самостоятельно, во вред нашим просчетам. Мне надо было ОтРодить, то есть убить его, в твоем понимании, в тот же момент, как это стало известно. Но Мира не позволила. Мы никогда не боролись с ним, с его методами, потому что она выбрала другой путь.
— Какой?
— Наблюдать, коллекционировать его просчеты, исправлять и подчищать его ошибки, пытаться развернуть в правильном направлении его же противодействие.
— Нелегкая задача. Моя роль остается прежней?
— На ближайшее время — да.
— А потом?
— Потом видно будет. По всем расчетам, наше вмешательство сейчас должно быть минимальным. Ты действуешь в рамках общей канвы, но совершенно самостоятельно принимаешь все текущие решения. Постарайся и вовсе забыть о нашем существовании. О тебе с братом никто не должен знать. НИКТО…
— Я иногда задаюсь вопросом, почему так естественно воспринял Вводную? Почему согласился быть пешкой в чьей-то игре?
— Напоминаю. Ты — не пешка, а король.
— Но играю не я — играют мной, и я даже не знаю размер призового фонда моего игрока.
— Пока это — засекреченная для тебя информация. Ты либо продолжаешь воспринимать это, как должное, либо нет.
— И если нет, то…
— Мы пересчитаем ходы, и сообщим тебе момент мата.
— То есть, или я — живая фигура, или я — мертвая нефигура.
— Твоя смерть в данном раскладе — не обязательное условие. Мы, то есть, Мирослава, никогда не ставит людей в подобные рамки выбора — жизнь или смерть.
— Если какие-то Вещи выйдут из строя? Иллюзор, например…
— Старайтесь попеременно оставлять все Вещи, которые получили от нас, в бункере. Наши Родичи позаботятся об их надлежащем состоянии.
— Они имеют туда доступ?
— Да.
— Но если что-то пойдет не так, как мне с вами связаться?
— Никак. Ты реально просрал этот шанс.
У него в кармане что-то завибрировало. Он вытаскивает этот приборчик, и я понимаю, что это… сотовый. Что за бред? В двадцать шестом веке не может быть подобной связи. Сергей невозмутимо отвечает:
— Сева, что?… Да, мама себя неважно чувствует… Нет, ты ничем ей не поможешь… Хотя, если попросишь кого-то ОтРодить себя, я был бы тебе благодарен… Сам пошел…
Он возвращает телефон в карман и отвечает на мой немой вопрос:
— Всеволод любит мать до безумия. Мне иногда кажется, что именно в этом заключаются все наши проблемы. Добавь к этому то, что он на любом расстоянии чувствует ее состояние — и физическое, и эмоциональное… Вот так и живем… Он — там, а мы — здесь.
Я так понял, что «там» и «здесь» несут не только географическую смысловую нагрузку.
У меня, в принципе, больше вопросов нет. Слабость постепенно прошла — я уже почти в норме. Сергей вытаскивает свой Иллюзор, становится невидимым, и я воспринимаю это, как знак, что час времени уже истек.
Когда мы вошли в комнату, Мирослава лежала на полу без сознания.
Сергей не тратил время на отключение-включение своего Иллюзора — в следующее мгновение его жена тоже стала невидимой. Лишь дверь показала мне, что они покинули комнату. Вот так, и никаких «прости-прощай».
Я забыл о них в ту же секунду, как посмотрел на девочку.
Мирослава успела прикрыть ее простыней, но я сразу увидел, что ей удалось полностью восстановить этой девочке лицо, руки, ногти, волосы.
Я медленно, как будто хочу растянуть этот момент, приближаюсь к кровати, с каждым шагом дополняя свою визуальную информацию о ней.
Кожа — невообразимого оттенка, такая красивая и бархатистая, что не поддается моему описанию.
Волосы — густые светло-русые, с рыжеватым оттенком, лежат на подушке аккуратными короткими волнами.
Плечи, руки, пальцы — хрупкие и тонкие.
Ушки — маленькие, частично скрытые волосами, поэтому дают лишь намек на красивую форму.
Лицо.
Когда человек спит, или находится без сознания, то мышцы лица расслабляются. В состоянии же бодрствования, лицо неуловимо изменяется мимикой, выражением глаз — и его черты уже не доминируют, а становятся фоном.
Лоб, скулы, подбородок — все очертания мягкие, ни одного резкого контура. Их рисунок дополняет совершенство формы носа. Губы — красивые, полные, четко выраженные.
Когда она очнется, ее лицо будет выражать мысли, отображать ее внутренний мир.
Я отвожу взгляд.
А со скрытой, от моего взгляда, частью все в порядке? Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Это подло — рассматривать ее обнаженное тело. Почему подло? Я же не из вуайеристических потребностей хочу это сделать. Мне необходимо убедиться, что ТАМ все тоже в норме. Ага, конечно… Кого ты уговариваешь? Ведь у нее не только тело пострадало, но и внутренние органы. Так что надо быть последовательным и, если твое желание носит исключительно медицинский характер, то ее должен осматривать врач, а не ты.
Я нажимаю кнопку на браслете, вызывая брата. У Вилена такой же браслет, который в данный момент слегка вибрирует на его запястье. Мы редко используем их, так как сразу условились связываться таким образом, только в случае крайней необходимости.
На этот раз я не пришла в сознание, а медленно вошла в него.
Постепенно, не спеша, как будто контролировала этот процесс.
