Ложь, но это единственное, что заставляет мужчину расцепить объятия. Он всегда боялся причинить мне боль.
Какая ирония.
— Не смей! — отскакиваю назад, избегая очередных объятий. Злость от его наглости вытесняет все остальные чувства. Даже плакать перехотелось. Только ударить, и желательно что-нибудь сломать. Чуть отдышавшись, сдуваю с лица челку. — Ты действительно думаешь, что мне интересно, по какой причине ты не смог удержать свои бубенчики за застегнутой ширинкой, Самойлов? — вперилась взглядом в бывшего парня, от которого, как мне показалось, сейчас только угольки и останутся. — А хотя знаешь, интересно. Ну, скажи мне, как давно это продолжается?
— Женька, давай успокоимся и нормально…
— Сколько. Это. Длится? — продолжаю настаивать на своём, уже не спрашивая, а практически требуя правды сухими и рубленными фразами.
Интуиция шептала — Антон мнется и избегает темы не с пустого места. И эта заминка от смелого, бесстрашного и прущего напролом в любых ситуациях парня была такой дикой, как если бы я вдруг облачилась в пачку и пуанты.
— С мая.
— Господи, — делаю шаг назад, словно мне с размаху влепили пощечину. — Поверить не могу, Самойлов.
В короткой фразе отражается вся горечь разочарования, испытываемая мною.
— Жень…
Отпрыгиваю от протянутой руки, как от раскаленной кочерги, когда Антон делает шаг вперед и пытается обхватить меня за плечи. Хватит прикосновений.
Забыв, что за спиной машина, со всего маха врезаюсь в дверцу водителя и ударяюсь локтем о боковое зеркало. Мы испуганно вздрагиваем от пронзительного звука сработавшей сигнализации, что заглушил мой собственный стон боли.
Только физической ли?
— Не смей ко мне прикасаться! — нащупываю в поясной сумке брелок и отключаю сигнализацию. — Больше никогда! — с каждым словом голос становится тиши и тише, пока я не перехожу на шепот: — Три гребанных месяца, Антон. Три. Господи… какая же я дура!
Какой же ты мудак!
Самойлов в этот момент похож на раненого зверя, мечущегося в клетке. Резким движением он оттягивает узел галстука, а затем и вовсе снимает его, выкидывая куда-то за спину. Расстёгивает верхние пуговицы идеально выглаженной рубашки, которую мы выбирали вместе, и запускает ладонь в растрепанные волосы. У меня от этого жеста моментально начинает колоть кончики пальцев. Словно ощущаю мягкость и шелковистость угольно-черных локонов даже на расстоянии.
Оба молчим, сверля друг друга взглядами и не находя нужных слов, чтобы разобраться с этим дерьмом. Я не знаю, о чем думает мужчина, но я… Смотрю на Антона и вижу в нём самого лучшего друга. Того, который много-много лет назад, в далекой юности, располосовал себе руку перочинным ножом и поклялся на крови заботиться и оберегать. Быть поддержкой и опорой, что бы ни случилось. И одновременно я вижу бывшего друга, нарушившего свои же собственные клятвы. Я все ещё помню юношу, что страстно признавался в любви. А сейчас смотрю на возлюбленного, что с такой легкостью отвернулся от меня и предал доверие. Бывший друг и бывший возлюбленный. Просто…
Бывший?
— Антон, нам долго тебя ещё ждать? — грубый повелительный голос Аркадия разрывает установившуюся тишину.
За широкой спиной бывшего, на расстоянии десяти шагов, стоит целая делегация. Алина с отцом и будущим свекром, и моя подруга Наташка.
Нам все известно — вот что читается на лицах бывших непримиримых конкурентов. Только уже совершенно не важно, сами они догадались или Алина шепнула на ушко.
— Женька, позволь мне все объяснить! — Антон игнорирует вопрос отца, продолжая смотреть только на меня. — Давай встретимся и поговорим? Ты не так должна была узнать!
От надломленного голоса в душе буквально все переворачивается. Меня обволакивает нестерпимое желание обнять мужчину, прижаться к нему всем телом, погладить по голове и сказать, что мы это переживем. Как и прежде. Вместе.
Но погасив глупые порывы, я делаю шаг вперед, чувствуя боль от напряжения, сковавшего мышцы. И обхватываю ладонями правую руку Антона. Лишь на одно мгновение позволяю себе насладиться родными прикосновения, но почти сразу вырываю пальцы из сладкого плена, чтобы задрать рукав мужской рубашки до локтя, оголяя черный рисунок.
— Помнишь день, когда ты её набил? — пальцем вывожу контур лаконичной татуировки с датой из далекого прошлого. Поднимаю голову, чтобы поймать мечущийся взгляд Антона, что больше походил на пса, который понимает, что сейчас любимый хозяин сделает ему больно. Знает, читает по глазам, но даже не предпринимает попыток избежать удара. — Осень. Тебе семнадцать. Мать, наконец, рассказала, кто твой отец. И, конечно же, ты его разыскал. А после три дня просидел под воротами шикарного особняка, несмотря на проливные дожди, надеясь на… — горло сдавливает спазм, и я опускаю конец фразы, не найдя в себе силы нанести столь сильный удар. — А я приезжала несколько раз в день на электричке, привозя тебе бутерброды и чай в термосе. Сидела там с тобой, под дождем, и уговаривала бросить бесполезную затею. И мне это удалось. Тот день ты запечатлел в татуировке, чтобы никогда не забывать клятву. Я так тобой восхищалась тогда и гордилась все эти годы, а сейчас… я вижу мужчину, который нарушил свои принципы и предал самого себя. Забыл все то, к чему стремился. Все обещания. Так что, Самойлов, нам не о чем с тобой говорить, ведь как выяснилось, твои слова и гроша сломанного не стоят.
Словно подгадав момент, к нам подходит Аркадий, которого прежде я никогда не встречала лично. Сжимает ладонью плечо Самойлова так буднично, словно делал это всю жизнь и вообще имеет какое-либо право на подобное. Меня передергивает от отвращения. И не только меня. Кажется, этот жест становится тем самым контрольным выстрелом, который не смогла сделать я.
Антон, впервые на моей памяти, раздавлен.
— Девушка, уезжайте уже и оставьте моего сына в покое.
Мужчина смотрит на меня как на букашку под его ботинком. Со смесью пренебрежения, раздражения и брезгливости. Плевать. Я разворачиваюсь, чтобы открыть дверь и забраться в салон, и вижу Наташку, стоящую по другую сторону машины. Похоже, она намеревается уехать вместе со мной. От её теплого, тревожного взгляда становится легче. Я не одна. Такое ощущение, что Эверест поделилась силами.
— Я завтра уеду и вернусь в воскресенье утром, — голос равнодушный, словно это не мне только что воткнули нож в спину. — Времени более чем достаточно, чтобы ты собрал свои вещи.
Поворачиваюсь, чтобы сказать короткое «Прощай» или высокопарное «Забудь меня» и, наконец, поставить точку, но вместо этого получаю новый удар под дых.
— Уже.
Всего три буквы, одно короткое слово, а меня накрывает таким шквалом эмоций, что дыхание перехватывает, а сердце из-за болезненной судороги пропускает пару ударов.
— О чем ты? — пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь.
— Я уже съехал, Женя, — горькая усмешка очерчивает мужские губы.
— Вот как, значит, — смотреть на Антона не получается. Не хочу показывать, как меня это задело. Голос контролировать ещё удается, а вот глаза… сдадут с потрохами. — Что ж, так даже лучше.
Я слышу звук перебираемых на связке ключей, пока Антон отцепляет те, что от моей квартиры. Они блестят на раскрытой ладони в лучах закатного солнца. Хочу забрать быстро, но мужчина ловко перехватывает пальцы и сжимает их. Всего на мгновение, но я слышу недовольный фырк Алины, которая стала свидетельницей небольшой вольности своего жениха.
И тут пазлы в моей голове, наконец, собираются в полноценную картинку. Но я все же решаюсь уточнить догадку:
— А Клеопатра?
— Забрал. Ты же помнишь, что это моя кошка?
Конечно, помню. А ещё помню, что кошка любит Антона без оглядки, и с такой же силой ненавидит весь женский пол от мала до велика. Не считая меня. А если он переехал, значит…
Я перевожу взгляд с него на Алину с располосованной щекой и обратно. Приподнимаю бровь в немом вопросе и начинаю безудержно хохотать, выпуская напряжение, когда Антон едва заметно улыбается одними уголками губ.
