Поморщившись, Вельмина ускорила шаг. Очень хотелось верить в то, что в доме де Триолей не разместили полк солдат. Хотелось верить в то, что дом не разгромлен окончательно, что кто-то из слуг все же остался. Ловко лавируя меж теми, кто точно так же шел по мосту — белому, каменному — она перешла на другую сторону реки, в «Нижнюю Пантею», как ее называли. В «Верхней Пантее» разместились королевский дворец, тюрьма, главная площадь и несколько торговых улиц.
С этой стороны столицы, ближе к реке, жили люди знатные, или по крайней мере зажиточные. Здесь дороги были вымощены светло-серым булыжником, за узорчатыми чугунными оградами нежно-зеленой пеной вскипали декоративные насаждения, а кипарисы, рассаженные вдоль тротуаров и стриженные в форме конусов, щеголяли прохладной малахитовой зеленью. И так — несколько улиц, несколько линий, идущих параллельно речному руслу. Чем дальше от реки — тем беднее дома, но дороги все равно вымощены. Самые бедные кварталы на периферии города, затем — узкая полоска леса, и за ним тихий пригород. Вельмина, в девичестве носившая скромную фамилию Лорье, все детство и юность провела среди яблоневых и персиковых деревьев, с романом под мышкой. А потом к ней посватался Кельвин де Триоль…
Шагая по Нижней Пантее, отсчитывая третью линию от реки, Вельмина не могла не признать железной дисциплины аривьенцев. Взгляд то и дело выхватывал темно-зеленю форму, но ее снова не трогали. Здесь их было немного, гораздо меньше, чем в Верхней Пантее. Более того — все они были трезвы, по крайней мере, на первый взгляд. Похоже, просто патрулировали улицы. Вельмина торопливо проходила мимо, опустив взгляд и моля Мать, чтобы защитила и позволила добежать до дома. Она радовалась тому, что хотя бы способность кое-как мыслить вернулась, потому что, оказавшись за воротами королевской тюрьмы, в первые мгновения поймала себя на том, что понятия не имеет, куда идти, и вообще, кто она такая. Не память — чистый лист, выскобленный в темной камере, вымытый гибелью Кельвина.
Ничего… Вспомнила. Мать сжалилась, не иначе.
И, возможно, Вельмина выглядела слишком жалко даже для проститутки, чтобы на нее кто-то позарился. Возможно, именно благодаря своему совершенно растрепанному виду, грязному лицу, мятому и нестиранному платью, она и добралась без приключений до дома, в котором до этого жила пять лет.
Королевский писарь Кельвин де Триоль был последним выжившим отпрыском весьма богатого семейства. Это казалось несколько странным, потому как алхимия живого, столь активно преподаваемая в Пантейском университете, позволяла и успешно лечить, и даже видоизменять человеческое тело. Вон, королева смогла создать дракона, а это уж совсем нетривиальная задача, Вельмина была в этом уверена. Но к тому моменту, как Кельвин решил обзавестись женой — исключительно, чтоб ему самому меньше кости перемывали в кулуарах — он остался совершенно один. Все его старшие братья и сестры, а их было пятеро, гибли один за другим. Кого-то зашибла насмерть лошадь, кто-то угодил под колеса самодвижущейся повозки, кто-то подавился костью… В стародавние мрачные времена наверняка бы заподозрили проклятие или порчу, но современный просвещенный мир уже знал, что такого просто не бывает, а причина всему — несуразное сочетание совершенно дурацких случайностей.
Учитывая, что Кельвин остался единственным наследником состояния де Триолей, его дом выгодно выделялся среди соседских. Когда отец и матушка впервые его увидели, заулыбались так загадочно… И теперь вспоминать об этом было больно и смешно. Матушка наверняка рисовала в воображении балы, туалеты, драгоценности и многочисленную прислугу, а отец, конечно же, думал о том, что внуки не будут бедствовать. Только вот внуков не случилось, потому что Кельвин де Триоль только один раз побыл мужем Вельмины по-настоящему. Исключительно, чтобы потом к нему претензий не было. Саму же Вельмину такая его позиция вполне устроила, потому как она убедилась в том, что близость с мужчиной — весьма сомнительное удовольствие, и что лучше вообще без этого.
…Вельмина остановилась перед чугунной оградой, затаив дыхание, разглядывая дом, ища в нем признаки того, что его заняли. Неважно, кто: аривьенцы, шустрые соседи или попросту бандиты. Пожалуй, ее бы уже не удивило ничто. Но двухэтажный дом, облицованный мрамором, хранил загадочное безмолвие, лишь стекла блестели на солнце, да тени от стриженых кипарисов ложились на расположенные полукругом ступени парадного. Нужно было… просто решиться. И сделать первый шаг.
Вельмина кивнула собственным мыслям, затем прошла мимо закрытых кованых ворот, невольно нахмурившись при виде отбитых завитков. Когда их с Кельвином брали под стражу, ворота ломали. Боковая калитка оказалась не заперта, и Вельмина беспрепятственно оказалась внутри, на идеально ровной дорожке, мощеной ярким, словно яичный желток, ракушечником.
«В конце концов, даже если там живут аривьенцы, я развернусь и уйду», — подумала она, шагая к дому.
Теперь, когда решилась, страшно не было. Наоборот, впервые после известия о гибели Кельвина Вельмина ощутила себя живой и сильной. Вместе с пульсом в висках билась мысль о том, что хуже, чем было, уже ничего быть не может, и именно это окрыляло и заставляло двигаться вперед наперекор всем предположениям.
«Я просто уйду», — повторила она про себя, ступая на облицованные мрамором ступени парадного.
Потом взяла молоток и несколько раз стукнула о бронзовую пластину, специально для этого предназначенную.
Почему-то дыхание сбилось, Вельмина невольно прижала руки к груди. А когда раздались звуки шагов за дверью, перед глазами словно в погасший костер подули — мелкие частички пепла моментально сделали мир нечетким и каким-то бесцветным.
Вельмина моргнула, раз, другой, заставила себя вдохнуть глубже. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется.
«Неужели… аривьенцы?» — успела подумать она.
В замке провернулся ключ. Дверь открылась быстро, резко — и в лицо Вельмине сунули дуло старинного ружья.
— Кого тут?.. — проскрипел знакомый голос и осекся.
— Великие Пять! Госпожа! — а это тоже откуда-то из-за дверей, — да убери ружье, не видишь, плохо госпоже?!
А Вельмина стояла, понимала, что глупо улыбается, и удивлялась — почему Тавилла говорит о том, что ей плохо? Ей ведь не плохо, наоборот, так хорошо, как будто с плеч свалился мешок земли. Ей в самом деле радостно видеть знакомые лица, старого дворецкого Солветра и его жену Тавиллу, исполнявшую при Кельвине обязанности экономки.
Ружье куда-то делось, Солветр — тоже, оттесненный в сторону энергичной супругой. Вельмина даже не увидела, скорее, почувствовала, как в ее руки вцепились пухлые, но при этом шершавые пальцы Тавиллы.
— Госпожа! Что ж вы? Проходите, скорее! Как же вы, милая моя, одна, по городу… Не велели доставить каретой… Неспокойно нынче в Пантее, вон, всюду эти, зеленые, так и шныряют, так и шныряют.
Но Вельмина как будто окаменела. Нет, она неплохо себя чувствовала. Да, она была рада тому, что дом де Триолей никем не занят. Но силы оставили, и самое большее, на что их хватало — не растянуться навзничь на белых мраморных ступенях. Тавилла, как будто поняв это, попросту обхватила Вельмину за талию и силой втащила внутрь.
— Запри, — скомандовала она супругу.
И дверь за спиной Вельмины захлопнулась с сердитым грохотом и треском. Вельмина почему-то вспомнила, что именно так хлопнул дверью Кельвин, введя молодую жену в свой дом после обряда Соединения в храме.
***
Потом она спала. Очень долго. Даже не сообразила, как Тавилла помогла раздеться, заставила стянуть грязную сорочку. А потом просто — лицом в подушку, и уставшее, измученное тело укутывают в мягкое пуховое одеяло. Веки сделались тяжелыми, и накатил сон.
Временами Вельмине что-то снилось — мутное, не разберешь. То отец в саду подрезает яблони, то матушка за вышивкой. Еще снился Кельвин, почему-то в ванной с пеной, веселый и довольный, и тогда, во сне, Вельмине делалось стыдно, потому что она помнила о том, что с ним случилось, а стыдно было оттого, что она — живая, а он — уже нет. Наверное, она даже плакала во сне, и тогда чьи-то теплые руки щупали ей лоб, а потом, на лоб же, ложилась до отвращения холодная тряпка, которую Вельмина пыталась стряхнуть — но не получалось. Ведь она спала, тело не слушалось. А ещё ей привиделось, что она идет куда-то и несет на руках ребеночка. Маленького, легонького младенчика, о котором она когда-то мечтала, туго спеленутого кружевными пеленками. Идти было легко и радостно, вокруг цвели яблони, и как будто — во сне — этот ребенок был ее, но Вельмина не могла понять, мальчик это или девочка. Ребенок не хныкал, просто спал на руках, смешно причмокивая, и так было умильно смотреть на него, такое счастье ее охватывало, что снова по щекам катились слезы — но уже радости и предчувствия чего-то светлого и хорошего.
