кормить тебя? Хаш хочет взять меня себе, но не хочет кормить тебя.
Сайя только плачет беззвучно. То, что она не красивая, соплеменники говорили ей каждый день, да она и сама видела. Белые, совсем не имеющие цвета волосы как у отца, которого она любила безмерно и который боготворил ее, почти бесцветные, чуть голубые, прозрачные глаза….
Сайя надеялась, что фигурой пойдет в красавицу мать, но и тут не повезло — ее длинному, угловатому и плоскому телу мог бы позавидовать только сумасшедший. Даже магии у девочки почему-то не оказалось, хотя отец вполне удачно управлял воздухом, а мать хоть и слабо, но могла делать себя красивой.
— Пустая, пустая, — истеричный крик продолжает стоять в ушах, заставляя тело дрожать и сжиматься как от удара.
— Я уйду, — шепчет она обреченно, — я в общую хижину уйду. Не буду мешать.
Лицо матери становится довольным.
— Да, — кивает она, улыбаясь, — так будет хорошо. Ты только не приходи ко мне, а то Хаш ругаться будет. Я сама приду. Потом….
Сайя кивает, соглашаясь и не смея забрать новую шкуру, что подарил ей отец, выходит из хижины. Ее детство кончилось давно, когда он погиб, а мать, в поисках нового мужа, просто перестала замечать девочку, а теперь… теперь кончилась жизнь и надо бы собрать ее по кусочкам, но сил не хватает и она тихо плачет, прислонившись к стене бывшего дома.
И снова картинка меняется как в калейдоскопе. Уже не Сайя, а Софья сидит на кухне крохотной квартирки, оставшейся от умершей полгода назад двоюродной тётки, и брезгливо смотрит на бывшего мужа.
— Ну, ошибся, с кем не бывает, — психует тот, озадаченный молчанием женщины.
Он то считал, что бывшая жена с распростертыми объятиями встретит любимого мужа — помнит же, как она убивалась после его ухода, а тут такой холодный прием. А ведь еще и в квартиру пускать не хотела, стерва толстая, да теперь сидит и смотрит как жаба на комара, которым пообедать собралась.
— И не мой это ребенок оказался, — делает он последнюю попытку, — его шеф наш признал и даже помогать Викочке обещал, а я вообще не при чем тут. Ну, Сонь, ну хватит дуться. Я же извинился уже.
Софья только головой качает устало — сердце рвется на части и стучит как сумасшедшее — вот же он, свой, родной, любимый… вернулся! Только вот голова остается холодной, а здравый смысл хмыкает скептически — надолго ли?
— Уходи, — шепчет она, стараясь не смотреть на того, кто так долго был смыслом ее жизни, — я не изменилась и уже никогда не стану прежней. Ты сам сказал, что не можешь быть со мной.
Витенька кривится, окидывает женщину оценивающим взглядом и вздыхает, — я потерплю, — произносит как ударяет, — все равно кроме меня ты нафиг никому не нужна.
Софья вскакивает. Очень хочется стукнуть бывшего мужа, но она сдерживается и быстро отходит к окну.
— Уходи, — уже не просит, а почти приказывает она, — кто предал раз, предаст снова и снова. Я не готова больше ждать ударов в спину. Ты мне больше не нужен.
На улице ночь. Витенька, ругаясь как последний бомж с похмелья, ушел пару часов назад, а женщина все стоит и смотрит в окно. Права она или нет рассудит время, но только теперь Софья чувствует, что словно проснулась, что вовсе и не жила последние десять лет, растворившись сначала в муже, заботе о нем. Потом была долгая болезнь и страх, а потом предательство и горе…
— Нет, так дело не пойдет, — встряхивается она и подойдя к шкафчику, достаёт подарочную бутылку какого-то жутко дорогого коньяка, — может стоить поблагодарить бога, что я избавилась от наносной шелухи и лишних людей? Жить так как нравится именно ей, Софье, и не оглядываться по сторонам в поисках недовольных?
— За новую меня! — Женщина чокается с бутылкой и смеясь делает глоток, — а мужики… ну их. В жизни же столько всего интересного.
Софья приходит в себя, тяжело ворочается в своем гнезде — норке, но силы оставляют ее, и она снова поджимает колени к груди.
— Жить. Как же хочется жить, — горестно вздыхает женщина и тут же слышит ехидный голос в голове.
— Так живи, — шепчет он насмешливо, — живи, кто же не дает?
Софья только вздыхает украдкой, не удивляясь новому бреду или видению, — воспаление, заражение крови, — шепчет она устало, но голос только хмыкает недовольно, — вылечи, — заявляет он безапелляционно, — ты же медик, значит все можешь.
— А лекарства? — Женщина не сдается, хотя до слез хочется верить в чудо, но голос, кажется, потерял интерес к беседе и уже отдаляется.
— Пожелай, — шепчет он напоследок, — это же так легко. Ты можешь все — просто пожелай…
— Да, — шепчет женщина, не слишком веря в успех, но перед глазами уже встают картинки внутренних органов, как она помнила с института — того, так и не оконченного из-за болезни, — нет, не то, не то, — шепчет она, мысленно перебирая их, — а вот тут надо подправить… и здесь…
Софья мысленно убирает воспаления, и еще что то, представляя уже здоровые органы и сама не замечает, как засыпает. Хотя… может это и был сон, и именно теперь она проснется? Кто знает…
В себя Софья пришла резко и как-то одномоментно. Она с удивлением осмотрелась, с удовольствием вытянула ноги и тут же скривилась от боли в затекших мышцах. Судя по самочувствию, температуры не ощущалась, но общая слабость все же присутствовала.
— Сон? — Мелькнула заполошная мысль.
Женщина подползла к выходу, выглянула из-за сложенных у входа камней и цепко осмотрела округу.
— Вроде никого, — пробормотала она для собственного успокоения и стараясь не развалить заграждение, полезла наружу.
Воду, помня, что та холодная, Софья глотала аккуратно, сдерживая жадность, и продолжая оглядываться по сторонам — все же это чудо, что она до сих пор не попалась каким-либо хищникам. Или, может близость поселении разогнало их?
Думать не хотелось абсолютно. Хотелось только есть, пить не останавливаясь, а еще спать.
— Такое ощущение, что я неделю в бреду провалялась, — хмыкнула она, слушая как урчит возмущенный желудок.
В общем искать еду все-таки пришлось, благо, что те подобия земляных орехов не слишком далеко были, и поскольку собирательницы из племени их пока не обнаружили, Софья берегла их.
— Вот тебе и крайний случай, — усмехнулась она, стараясь, жевать подольше и не глотать слишком быстро, а потом вспомнила жареное мясо на палочках и совсем погрустнела, осознав, что согласилась бы даже на то, которое порченное.
Отсыпалась Софья два
