Чуть в стороне Эмма увидела Вьятта: тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Сайдбурна с утомленным равнодушием человека, сделавшего большую и важную работу. Кажется, метания Сайдбурна перед драконихой искренне забавляли его.
– Вот зачем! – воскликнул Сайдбурн, воздевая руки к небу, а потом хватаясь за грудь. – Зачем, так и перетак? Стукнул бы ее заклинанием Плетки, туда тебя и растуда, она бы и умерла спокойно от разрыва сердца. Кожа, ох, сколько же кожи пропали!
– Ну уж прости, – снисходительно произнес Вьятт, и зеваки согласно закивали. – Не догадался. Нам на тренировках говорили: бей сразу и наверняка.
– Эбенезер, ты дурак! – воскликнул пекарь, и белая стайка его помощников тоже проговорила «Дурак». – Миледи-то от страха шагнуть не могла, эта тварь чуть ей голову не отъела! Если бы не милорд, от нее бы и косточек не осталось. Тут уж выбирать не приходилось, чтоб тебя порадовать.
«Это от меня не осталось бы косточек», – подумала Эмма, вспомнив отвратительный парализующий ужас, что обнял ее перед драконихой. Вьятт увидел ее, приветственно поднял руку. Сайдбурн топнул ногой и заорал:
– Мясо! Шкура! Это же все денег стоит! Прибил бы ее тихонько – это сколько ж добра бы не пропало!
– Ой, да не жужжи, Эб! – сказали из толпы. – У тебя добра уже – на три жизни хватит.
Сайдбурн замахал руками и снова заголосил о своем разорении. Сжав в руке сумочку, Эмма побрела по тротуару в сторону гостиницы. Обернуться? Ей хотелось обернуться, еще раз посмотреть на человека, который спас ее маленькую несчастную жизнь – но Эмма знала, что если обернется, то влюбится в него, глубоко и безгранично.
А она уже знала, что любовь способна только погубить. Однажды Эмма уже склеивала осколки разбитой жизни и не хотела заниматься этим снова.
Возле гостиницы знакомые пальцы придержали Эмму за локоть. Чувствуя, как в душе что-то обрывается и падает, Эмма обернулась и увидела Вьятта.
Конечно. Кто еще это может быть. Эмме вдруг сделалось очень страшно, почти как перед драконихой – и невыносимо хорошо.
– Я едва смог вас догнать, – улыбнулся Вьятт. – Вы как сказочная Белла, убегаете от принца. Оставите мне туфельку? Хотя незачем, я прекрасно запомнил ваше лицо.
Эмма тоже улыбнулась, настолько легко и непринужденно он говорил, настолько светло смотрел на нее. В душе снова шевельнулось и задрожало давнее, забытое – то чувство, которое когда-то помрачало разум и не давало дышать.
И сейчас ей вновь не хватало воздуха. И Эмма снова становилась кем-то другим, не собой, словно в ее груди раскрывала крылья огненная птица.
– Я так и не успела вас поблагодарить, – сказала Эмма, чувствуя себя полной дурой. – Спасибо вам, Вьятт. Вы спасли мне жизнь.
Вьятт махнул рукой.
– Это моя работа, уничтожать чудовищ. В столице я работал с магами-преступниками, так что сейчас просто убрал еще одну гадину с лица земли. Вы здесь остановились?
Эмма кивнула. Они вошли в гостиницу и, глядя, как небрежно Вьятт расплачивается за номер и оставляет запись в гостевой книге, Эмма с нарастающим страхом подумала, что ей нравится на него смотреть. Ей нравится, как он двигается и улыбается, ей нравится то, как он говорит – и это обязательно приведет ее к неприятностям.
«Я влюбляюсь, – подумала Эмма. – Я влюбляюсь в того, кто вырвал меня из зубов чудовища».
Нет, надо было взять себя в руки. Перестать дрожать – надо говорить и смотреть спокойно, будто ничего не происходит. Вьятт получил ключи, подбросил их на ладони и поинтересовался:
– Здесь есть приличный ресторан?
Эмма, которая заполняла бумаги для продления номера, сделала вид, что ничего не слышит, что это вообще к ней не относится.
– Да, милорд, – с готовностью ответил портье. – «Луна и рыбина», на площади святого Сильвестра. Как там готовят стейки! Вы в самой столице таких не отведаете!
– Вот и замечательно, – ответил Вьятт и вновь дотронулся до локтя Эммы. – Вы любите стейки, сказочная Белла? И не надейтесь, что сможете от меня убежать, я вас точно не отпущу.
Эмма обернулась к нему – Вьятт улыбался так, словно она уже согласилась.
Все было, как раньше – как в те дни ее юности, когда она еще верила в любовь и отдавалась ей так, словно в мире не было ничего другого.
– Люблю, – ответила она. – И сливовые пирожные на десерт.
***
Они вроде бы выпили совсем немного, всего по бокалу вина, но хмель ударил Эмме в голову так, словно она осушила целую бочку.
Ей сделалось весело – и жутко. Все в Эмме сплелось в горячий пульсирующий узел и, поднимаясь за Вьяттом в свой номер, она вдруг поняла, что это чувство похоже на жажду: сухую, горячую, которую можно утолить только одним способом, и ничего другого уже не надо.
В коридоре царил полумрак. Стол дежурного был пуст, лишь горела маленькая лампа, а в стакане остывал чай. Стараясь сохранять спокойный и невозмутимый вид, Эмма прошла к двери своего номера, всем сердцем желая, чтобы они с Вьяттом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись – и в то же время ей хотелось, чтобы он остался. Эта двойственность пугала ее, и в душе кто-то негромко нашептывал: так надо, так правильно.
– Сказочная Белла, – негромко произнес Вьятт за ее спиной. Эмма обернулась к нему, и в ту же минуту он неуловимым движением пробежался пальцами по ее волосам, вынимая шпильку и освобождая пряди. – Не убегай от меня. Пожалуйста.
– Я не… – хотела было сказать Эмма и не успела. Вьятт с той же осторожностью погладил ее по щеке, и Эмма почувствовала, что за почти бережным прикосновением прохладных пальцев дрожит пламя. На мгновение Эмма посмотрела на себя словно бы со стороны, как зачарованная. Вьятт склонился к ней и поцеловал.
Эмма вздрогнула – в ту же секунду Вьятт почти вмял ее в стену, не давая сопротивляться.
– Прекрасная Белла, – прошелестел в ушах его шепот, ладони легли на талию. – Наградите рыцаря вашей любовью?
Да, такова была традиция, которая пришла из далекой глубины Темных веков: если мужчина спасал женщину от неминуемой смерти, то она должна была отблагодарить его своей любовью. Эмма, впрочем, не могла припомнить, чтобы на ее памяти такое случалось хоть с кем-нибудь.
Плата любовью за жизнь теперь принадлежала сказкам. Не больше. И сама любовь тоже осталась на книжных страницах.
Откуда-то доносились голоса и музыка, в одном из номеров кто-то заливисто храпел, на лестнице послышались шаги, и Эмма подумала, что сейчас их могут увидеть. В душе звенел холод, а тело горело, и Эмму трясло в объятиях Вьятта, как в лихорадке.
– А если я откажусь? – прошептала она в чужие приоткрытые губы, уже понимая, что не откажется. Еще один поцелуй мазнул ее по губам огненной кистью – именно такой, о котором она мечтала, который видела во снах и которого так боялась.
– Тогда, – щелкнул замок, дверь уплыла в сторону, и Вьятт практически втолкнул Эмму в ее номер, – я пожелаю вам доброй ночи и уйду. Но вы не откажетесь.
– Не откажусь, – прошептала Эмма и откликнулась на его поцелуй.
Горячий воздух комкался в легких, и ей казалось, что она скоро не сможет дышать. Эмма не запомнила, как они избавились от одежды – просто вдруг поняла, что в комнате холодно, по окнам стучит дождь, а пальцы и губы Вьятта, которые скользили по ее телу, были настолько горячими, что Эмме казалось, будто она видит их огненные следы на своей коже.
Это было сладко и больно. Это было невыносимо. Под щеку скользнула прохладная ткань подушки, и рука Вьятта твердо и уверенно надавила между лопаток, принуждая опуститься ниже. Эмма прикусила губу, сдерживая стон. Вьятт помедлил, давая ей привыкнуть, а затем начал двигаться: осторожно, неспешно, плавно.
Эмме казалось, что по ее коже бегут оранжевые и белые язычки пламени. Вьятт постепенно сменил ритм, его движения сделались грубыми и рваными, и в тот момент, когда у Эммы начинало темнеть в глазах от наслаждения, густо смешанного с болью, он вдруг принимался двигаться медленно и лениво, с каждым неспешным толчком задевая маленькую точку в глубине, от которой по всему телу Эммы начинали расплываться спокойные волны теплого, медового удовольствия.
