когда я была сильна, быстра и далеко от него.
Осознание накатывает на меня внезапно, так, что я спотыкаюсь и падаю на колени.
Боги… Когда он убьет меня, девочек уже ничто не спасет, никто не защитит.
— Эй, отродье, поднимайся, — требует охотник, дергая цепи. — Привал еще не скоро.
Я хватаю ртом воздух как рыбешка, выброшенная на берег, и судорожно ищу, ищу хоть какой-то способ не сгинуть. Только за последние две ночи я тонула в реке, в меня стреляли, крысы были в двадцати шагах, и я дышала кромулом, но убьет меня охотник, отдаст в жертву через пару дней, потому что видел мои грехи и свои замаливать будет мной.
— Поднимайся! — кричит он.
— Нет, — холодно, так как внутри все заледенело от безнадежности, говорю я, поднимая голову. — Больше не могу.
— Торговаться хочешь? — Охотник тяжело спрыгивает с лошади и хватает меня за подбородок. — А я-то голову ломаю, что за демон мне достался в этот раз. Молчит, ничего не предлагает, сбежать не пытается, о коне заботится…
— Ты ошибся, я не демон, — у меня закрадывается подозрение, что охотник умалишенный. И я не первая жертва.
— Как ты узнала про крыс, а? Как подняла семена кромула, тварь? — От него снова веет зверем, голос у охотника довольный. — Человеку такое не по силам. Что на это скажешь? Признайся, и упростишь все для нас обоих.
— А зачем тебе мое признание? — Пересохшие губы плохо слушаются, но я стараюсь.
— А и вправду, зачем? — он отпускает мое лицо. — Ты мне для другого нужна, — бормочет охотник, подхватывает и легко отрывает меня от земли, без труда укладывает как мешок на лошадь, а сам забирается следом. И все повторяется: хребет впивается в живот, болит голова, ноют руки. Лошадь идет устало, наверное, я теперь тяжелее от отчаяния.
Мои глаза закрыты, мысли пусты. Я жду. Жду момента, когда ко мне вернется вера и возродится лихое безумие. Так уже бывало и будет снова. Может, и убьет, но просто так я не сдамся, буду бороться до последнего. Я не оставлю девочек без защиты.
На задворках сознания слышу недоумевающий рык Калы, чующей мою боль и отчаяние. Я ничего не отвечаю, пока мне нечего сказать.
В какой-то момент копыта лошади не цокают о камни и не стучат о твердую землю, а немного чавкают при каждом шаге. Охотник держит меня за штаны, а я, извернувшись, хватаюсь пальцами за его руку, напрягаюсь, слегка проворачиваюсь и падаю с лошади немного в сторону. Одежда моментально промокает, но мне плевать. Перекатываюсь на живот и подбородком чувствую родник.
Хвала Древним, что не оставляют меня.
Я прокусываю губу, сплевываю кровь. Глотаю содранным горлом холодную проточную воду. Это не река, но поможет восстановиться, особенно после ночи. Боль отступает, и я, сев на колени, вдыхаю полной грудью. Живот ненадолго перестает ныть и пульсировать.
— Правильно, что не просишь у меня, — говорит охотник, спешиваясь рядом. Он держит свое обещание и больше воду не предлагает. — Лучше пей грязь, грязь тебе привычнее.
— Зато не отравлена, — мой голос звучит совсем не так, как пару часов назад. Он больше не скрипучий и не колючий. В руках чувствуется привычная сила, тело не ноет, и я снова собираюсь спасаться.
Охотник многозначительно хмыкает, подтверждая, что вчера в воде были листья кромула, чтобы выжечь меня изнутри и ослабить.
Выпей я, и нас сожрали бы крысы. Хоть бы спасибо сказал, безумец. Мне тыкать в это не с руки.
Вода унимает и жажду, и голод, я еще раз опускаю лицо к прохладному роднику и делаю несколько глотков. Слышу довольное ржание и причмокивание совсем рядом.
— Я решил, что ты не побрезгуешь пить из одной лужи с лошадью, — говорит он, присаживаясь рядом.
— Лошадь — чистое животное, в отличие от тебя, хаас, — Мои глаза закрыты, и руки связаны, а я все еще хорохорюсь. Хоть что-то должно его пронять.
— Или от тебя. — Не остается в долгу охотник.
Что ж, мы друг друга стоим. Вот только ты убил моего коня просто так, а я твою лошадь спасла. И тебя спасла. Сложно, наверное, признать. Я вот умею отдавать любые долги.
— Поднимайся, — велит он и, судя по голосу, мне лучше не возражать. Я делано тяжело встаю на ноги, чтобы он ничего не заподозрил. Внезапная прыть только уверит охотника в его правоте. Теперь все, что мне нужно, — это продолжать быть смирной и ждать. Хаас не дурак, но ничего не знает о таких, как я, только немного о демонах. Понадобится только один миг, одно правильное мгновение. И если нет шанса разойтись и обоим остаться невредимыми, то мой выбор очевиден.
Ты топил меня. Ты стрелял в меня. Ты хотел меня отравить. И ты убьешь меня ради своей цели.
Потому я убью тебя первой. Я должна вернуться за девочками, чего бы это ни стоило. И Боги знают, я не отправляю души к Смерти, когда есть другой путь.
Я слышу, как Кала тревожно рычит, чувствует мой настрой. Ей не нравится: «Не приду. Опасно оставлять», — вдруг говорит она между моих мыслей.
«Что там?»
«Чужие рядом».
Я зачем-то киваю. Справлюсь сама. Кала должна быть с девочками.
Мы двигаемся все так же медленно, мои шаги по-прежнему неустойчивы и мелки, колени изрядно болят от постоянных падений, и, когда солнце скрывается за горизонтом, мы не проходим и половины пути, что могли бы преодолеть за день. Я знаю это, охотник тоже. Он рывками снова тащит меня к дереву и после привычных угроз развязывает руки, чтобы свести их за стволом.
Я перехватываю цепь в ладонь, замахиваюсь ею в воздухе и, быстро крутанувшись, оказываюсь у него за спиной. Изо всех сил вцепляюсь в звенья, уверенная, что цепь обмоталась вокруг шеи хааса, потому что он хрипит и рвется. Его локти и ноги в тяжелых ботинках больно бьют по мне, но я, стиснув зубы и повиснув на руках, тяну цепь вниз. Сейчас мои глаза слепы, а охотник здорово выше меня, потому как я даже не касаюсь земли, но шанс, что безумная попытка принесет мне свободу, растет с каждым мигом. Он теряет силы вместе с воздухом, а я впервые жду запаха Смерти. Она должна появиться. Вот-вот. Хаас долго не протянет.
Но я ошибаюсь, слишком рано праздную победу. Он пятится назад, изворачивается и с силой прикладывает меня о дерево. От яркой обжигающей боли в спине я едва не теряюсь, но даже короткого мгновения достаточно для охотника, чтобы перестать быть жертвой. Он
