Я теперь учёный. Это мы проходили.
– Несладкая у нас с тобой, Василиса, жизнь, видать.
Девчонка обернулась, нахмурилась и серьёзно кивнула. Это у неё что? Чувство юмора ампутировали? С пуповиной вместе отрезали при рождении?
– Да уж… а у тебя что? – тяжело вздохнув, гостья Ладомилы подозвала к себе кота. Тот усиленно изображал природную глухоту, продолжая сторожить оконные рубежи. Как будто я, вот прям при ней, брошусь спасаться бегством. Во-первых, вроде ж не бьют, чтоб бежать. Во-вторых, двери свободны.
Стоило мне об этом подумать, как огромная птица, та что тюкнула меня по темечку, спикировал на ручной вязки половичок у входа. Замуровали, гады!
– Девушка у меня утонула… – пожаловался я, добавив в голос тоски. Девки до того любят жалеть убогих и судьбой обеденных – хлебом не корми. Вот пусть сразу проникнется, по глазам вижу, что проняло.
Говорят, что слова ничего не значат
А сами слова не плачут
Не блестят, не приносят удачу —
Это просто слова
Не лечат, не ранят сами
Но нашими голосами
Меняют мир полюсами слова
Опять запело! Так и с Кондратием недолго познакомиться с перепугу-то.
– Видишь! Точно не надо чинить? Вот проснёшься ты ночью нужду справить, оно как заорёт дурным голосом и всё – больше ни в чём, кроме савана, нуждаться не будешь.
– А саван при чём?
Ну точно ампутировали! И чувство юмора и здравый смысл, видать.
– Укрыться.
– От чего? – кот и тот лапой морду прикрыл! Я в отражении окна видел. Клянусь! Или, может, умываться принялся – черти его знают.
– От звуков посторонних, – за беседой Василиса успела нырнуть в холодильник, достала оттуда банку тушёнки и чахлый огурец. Скудный у Ядвиги провиант, однако. Ещё б бутылку самогона и будет набор почётного алкаша. Впрочем, с такой-то бабулей сам Бог велел. Иначе, чем всякую чертовщину себе объяснять? А тут жахнул и всё ясно – белочка заглянула.
Тем временем, девица достала нож консервный, приладила в желобок, и видать с одурью, на какую была способна, шлёпнула сверху ладонью. Ну сразу видно, что с юмором, что с банками беда. Хотя смешить точно умеет! Такое тут началось: кто куда, банка в пляс круговой по столу зарядила, вертясь волчком соскользнула на пол, Васила, недолго думая, на мой вкус, красиво изогнувшись в талии попыталась ловить, но куда там, только по ноге себя саданула да ногу ключом поранила. Н-да-а... Орать у неё, конечно, не хуже кота с отдавленным хвостом выходит. Неудавшийся ужин покатился аккурат в лапы к сидевшему у дверей ворону. И ворон вдруг сноровисто зафиксировав банку когтистой лапой, перевернул и постучал по ней клювом. Из образовавшейся дырки вместе с воздухом выступило несколько капель подливки, разнося по кухне дурманящий запах еды. Живот свело от голода.
Два кусочека колбаски
У тебя лежали на столе
Ты рассказывал мне сказки
Только я не верила тебе
Запело радио.
– Ну цирк у вас тут, – это ж надо такое представление с банкой тушёнки! Хотел было поднять её, но ворон больно клюнул протянутую ладонь. Зараза. Может, тоже заколдованный? Простая птица разве таким умом наделена?
–Ты цела там?
Василиса уселась прямо на пол и с интересом костоправа изучала свою ногу. Сел рядом на корточки, не спрашивая, схватил босую ступню. Ладная такая, узенькая, кожа прохладная, нежная. Приятно касаться. Она вздрогнула, попыталась отдёрнуть пленённую конечность.
–Да погоди ты. Не съем же, в самом деле! – ощупывая пальцами пострадавшее место на островке между пальцами и подъёмом, заключил с важностью дипломированного врача: – Ушиб просто. Даже вот не оцарапало. Синяк может будет и всё. – И вроде пора отпустить. Диагноз поставлен, а пальцы продолжают как зачарованные сами наглаживать покрасневшее место ушиба.
– Ногу-то отдай! – потребовала потерпевшая, пошевелив большим пальцем для привлечения внимания.
И пальчики у неё тоже аккуратные… Ухоженная – сразу видно.
Нехотя выпустил ступню из рук, не заберёшь же с собой, в самом деле. Да и приставать не к месту: свалить пора, пока чужие штаны не приметели и не потребовали снять. Хотя по её требованию я б быстренько. Очень уж аппетитная.
– Я пойду, раз сахара нет…Дверь-то на ночь запри.
– Так Яда сказала безопасно, – неуверенно протянула девчонка. – Зверей диких нет, воров тоже.
– Так чего ты тогда меня за вора приняла? – Василиса опять пожала плечами. Вместилище души бодро дёрнулось вверх-вниз и у меня тоже что-то следом дёрнулось.
Да ну тебя, пойду, в самом деле от греха и соблазна подальше. Пока ещё в кого не превратили.
Глава 5
–Ну я пойду, раз сахару нет, доброй ночи, красавица, – кот от такой наглости перестал настукивать хвостом по окну, ворон каркнул процокав по деревянному настилу пола. Насмешливое звериное “кар” звучало, как “вали подобру, поздорову” или я уж совсем сбрендил. Что возможно, конечно, учитывая все случившиеся. Довольно трудно остаться при своём уме, когда к тебе на порог пришла утопленница, тобою лично закопанная в землю, превратила тебя в животное, а сама распалась болотной водой.
– Хорошего вечера, – вежливо отозвалась гостья Ладомилы мне в спину, но удерживать не стала. Не сказать, чтоб я рассчитывал…
Аккуратно прикрыл дверь, замер на порожках. Низкое небо налилось уж вечерней тяжестью. У нас от горы вечно темнело раньше, чем в том же городе. Я там в своё время бывал несколько раз. Ездил инвентарь обновить, да в бар захаживал с друзьями. А вообще, не люблю я городскую жизнь. Дышится там иначе, не так вольготно. Мать укатила уж сколько лет как, а я даже навестить не ездил. Она, правда, и не звала. Замуж выскочила за нового хахаля ещё когда мне десять было. Бросила на бабку, отцовскую мать, да и укатила в светлое будущее. Говорят, даже дочку там прижила с новым мужем… Недолго по отцу горевала.
– Мама, мама там батька-то того, висит!
– Как висит? Где? – мать суетливо откидывает на дешёвую алюминиевую раковину старенькое полотенце. Мне девять. Живём небогато, мать, отец да бабка. Дед помер уж три зимы назад. И теперь его угол в хате достался мне, чтоб не мешал взрослым в их насыщенной жизни. Как будто я не знал, чем они там живут за стеночкой.
– Да ясно где, в сарае, на балке, – бабка послала по вечеру в сарай за граблями, я как дверь отворил, так и врос в землю по пояс. Долго смотрел, на посиневшее лицо, запавшие глаза. Смотрел и отвести глаз не мог. Знал, что нельзя – бабка всю жизнь твердила, мол, не к добру в глаза покойному глядеть, не просто так им закрывают глазюки-то… А отвести глаз не мог. Дите, что с меня было взять.
Отец часто грозился, так что я даже и удивлён не был, а всё равно странное чувство. Дикое.
–А всё ты, Емелька! Вот не ты б – жил бы человеком, а теперь вот, – отец поднял помятую солдатскую кружку, наполовину заполненную самогонкой. – А я ведь учиться собирался в городе. Хотел агрономом быть!
Хотел, да не срослось. Уже и экзамены батька сдал, и проводы справили, а тут пришла мамка моя, брюхатая к бабке, поплакалась, и дед оставил отца дома. Работать да семью содержать. Сколько раз я слышал, что мы с матерью ему жизнь переломали – иные столько раз “здравствуйте” не слышали за жизнь.
На плечо упал лист, вынырнув из воспоминаний, смахнул его небрежно, поёжившись от вечерней прохлады, ласково тронувшей голую грудь. Прям как девица стыдливая, ей-богу! Сбежал по ступенькам, но едва босые ноги коснулись травинок у калитки, как земля стремительно поплыла навстречу. Споткнулся, что ли? Сам не понял, какая коряга под ногу подвернулась, выставил вперёд руки, чтобы не рожей-то прямо в дорожную пыль, да не долетел. Вместо пальцев в землю впивались мелкие когтистые лапы…
