и остановились в паре шагов от княгини с детьми и Звениславки, державшейся от них на почтительном расстоянии. — Жена, княгиня Доброгнева Желановна; дочка, Рогнедушка; сынки, Ждан да Желан… — все они в свой черед поклонились князю, который скользил по ним внимательным взглядом.
Рогнеда, против обыкновения, потупилась и смотрела себе под ноги. Не одарила князя лукавой улыбкой, не сверкнула взглядом, от которого иные парни едва не сворачивали головы. Звениславка увидела, как мимолетно нахмурился дядька Некрас, поглядывая на дочку, и, увлекшись наблюдением, не заметила, как оба мужчины оказались перед ней.
— А это братоучадо, дочь молодшего брата, Звениславка.
Она поспешно склонилась, чувствуя, как скользят по спине косы. Сразу почему-то вспомнила, что так и не удосужилась переплести их после быстрого бега, и что на щеке вспухла царапина, и что платье не сменила… А выпрямившись, встретилась с князем взглядом. Тут-то Звениславка и увидела, что глаза у него серые. Ей пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в них. Впрочем, она поспешно опустила взгляд в пол и принялась рассматривать свои переплетенные в замок руки.
— Как звали твоего брата, князь? — Ярослав Мстиславич (Звениславка позже услышит, как зовут своего князя отроки) полуобернулся к дядьке Некрасу.
— Вышатой Володимировичем, княже, — неохотно отозвался мужчина.
Дядька не любил ни вспоминать, ни, тем паче, говорить об умершем брате, и Звениславка не ведала почему.
Чужой князь кивнул так, словно это имя о чем-то ему говорило.
— Я помню его. Добрый был воин, твой отец, — он впервые обратился прямо к Звениславке, смутив ее до крайности.
— Благодарю, княже, — затрепетав ресницами, шепнула она. Губы дрожали и не слушались, и Звениславка была рада, что смогла выдавить хоть пару слов. Еще пуще она обрадовалась, когда из сеней на крыльцо вышла знахарка. Едва посмотрев на князя Ярослава, она повернулась к Доброгневе Желановне:
— Мне подсобить требуется.
Только тогда Звениславка заметила, что рукава на рубахе знахарки были закатаны по локоть, ладони испачканы в крови.
— Славка? — требовательно позвала княгиня, и она вскинула голову. — Ступай с Зимой Ингваровной, подсобишь ей.
Незнакомое, чужое имя резануло вслух. Оно звучало грубо, резко — как и сама знахарка. Нынче она впервые услышала, как величают знахарку по имени отца. В городище ее называли обычно госпожой. Обо всем этом Звениславка успела подумать, пока бежала за женщиной по сеням. А после они оказались в людской с ранеными, и времени на рассуждения уже не было.
Знахарке подсобляли и теремные девки, и два холопа, но рук все равно не хватало. Нужно было срезать вокруг ран одежу, таскать воду, греть ее, промывать раны, смешивать целебные отвары, стирать повязки, которых не хватало, уносить грязное тряпье… Сшивать раны знахарка не доверяла никому, даже теремному лекарю, который ходил за ней по пятам, не ведая, куда себя пристроить.
Кто-то из раненых стонал, кто-то сносил все молча, а кто-то и вовсе был не в себе. Знахарка велела Звениславке запаривать кипятком целебные травы и разливать отвар по глиняным горшочкам. Показала, как следует отмерять травы, и велела крепко запомнить, оплошаешь, мол, худо будет. И нынче Звениславка дрожавшей рукой насыпала щепоть за щепотью и отчаянно боялась перепутать.
Она и не заметила, как в клеть вошел князь с воеводой. Навестить раненых — первейшее для князя дело — так потом скажет госпожа Зима, довольная, что Ярослав Мстиславич не оплошал.
— …потеряли четверых… — негромко говорил воевода князю на ухо.
Вот он показался Звениславке старым: волосы да борода почти уж все с сединой, лицо изрезано морщинами, выточено прожитыми зимами в камень. Княжий воевода поправил застежку плаща на груди, и под плащом Звениславка разглядела совсем простую рубаху без узоров али красивой вышивки. Увидела бы она его в городище, никогда бы не помыслила, что близкий князю человек. Токмо разве что воинский пояс его выдавал: широкий, из крепкой, потрепанной временем кожи, с мечом да двумя кинжалами в ножнах.
Притаившись в своем уголке, Звениславка нынче могла разглядеть и князя. Тогда на крыльце она от испуга забыла, как дышать, какой там что-нибудь рассмотреть! Да и страшилась, что тетка Доброгнева осердится на нее за праздное любопытство. Запомнила лишь, что глаза у князя серые. Непривычные. И такие же холодные, как у госпожи Зимы. Князь и воевода ходили меж раненых, коих набралось с полторы дюжины. С кем-то говорили — кто мог; на кого-то просто смотрели.
— Вот тебе и молодшая дружина, князь, — пробубнил один раз воевода.
— Оставь, Крут. Не береди, — нахмурился Ярослав Мстиславич и огладил короткую, густую бороду, в которой пока не угадывалась седина.
Он не снял еще кольчуги, и она негромко звенела в такт его шагам. Рубаху он носил отчего-то темную, а воинский пояс был вполовину тоньше воеводиного, да и висел на нем токмо меч. Волосы — русые, нынче Звениславка смогла их разглядеть — он перетянул на лбу кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза.
— Благодарю, что позаботилась о моих людях, — князь, наконец, остановился возле знахарки. Та закончила стежок, прежде чем поднять на мужчину цепкий, строгий взгляд.
— Они совсем еще мальчишки.
— Не забывайся, госпожа. Не тебе меня учить, — Ярослав Мстиславич покачал головой. — А что лечишь их — благодарю. У тебя не здешний говор, — добавил он вдруг, удивив самого себя.
— Когда-то давно я жила на землях, где ты нынче княжишь, — отозвалась знахарка. Отчего-то она выглядела довольной.
Князь кивнул ей и стремительно вышел из клети, а его воевода прежде одарил знахарку пронзительным, грозным взглядом и лишь после ушел за своим князем.
Звениславка вернулась к отварам, а знахарка — к шитью. Госпожа Зима улыбалась.
Князь Ярослав едва не уснул, пока шел праздничный пир. Сидел во главе длинного дубового стола на самом почетном месте, поднимал кубки вместе с князем Некрасом, и никто не смог бы уразуметь, что творилось у него на душе.
Светловолосый мальчишка, Горазд, наблюдал за князем с другого конца стола — туда посадили отроков да молодшую гридь.
— Дырку на нем не протри, — его приятель, Вышата, поддел Горазда локтем меж ребер. — Жив-живехонек наш князь.
Горазд не шибко его слушал, все корил себя. Нынче во время сечи он упустил князя из вида, потерял в налетевшей на них толчее. А должен был — глаз с него не сводить, быть подле, смотреть, чтоб со спины никто не напал! Когда парились в бане перед пиром, Горазд увидел длинный глубокий порез у Ярослава Мстиславича под ребрами. Князя ранили, а его рядом не было…
Князь отмахнулся, когда он подступился к
