чтобы появилось легальное обоснование моего пребывания в домике. Не выгонят – и ладно… но подсознательно чуяла, что чужачка вызовет вопросы в селе. Здесь мало развлечений, мое появление всколыхнет общественность, а уж если прознают, что я появилась как из воздуха прямо посреди топи, – точно жди беды.
Либо обвинят в чем, либо просто сплетничать начнут.
Деревня стоит особняком, но не полностью изолирована от остального мира. В соседний город селяне выбираются, молва пойдет о пришлой чужачке и мало ли до кого доберется!
Я же не знаю, отчего скрываюсь.
А вдруг от закона?
В прежние времена и не таких мелких заставляли, скажем, воровать. Или что похуже.
Не знаю, подействовало мое упрямство или сквозившее в глазах отчаяние, но Люна сжалилась и назначила меня внучатой племянницей.
– Сестра у меня была в городе, пусть ее душа покоится с миром, – сдалась она наконец. – Будешь ее внучкой. Детей у нее не было, но деревенские о том не ведают. Они вообще от меня стараются держаться подальше. Только и приходят, если им что-то позарез нужно.
Будто в ответ на ее слова в дверь постучали.
Я бы даже сказала, неуверенно поскреблись.
Люна закатила глаза, что в ее исполнении смотрелось жутковато.
– Ну вот, начинается, – пробормотала она и пошаркала открывать.
Я спешно закуталась плотнее в платок, понимая, что вид у меня так себе. На Люне и платье, и рубашка из-под него просвечивает, и сверху что-то намотано – то ли пояс от радикулита, то ли корсет теплый. По сравнению с ней я выгляжу откровенно непристойно. Хорошо, от входа не видно. Авось обойдется!
– Глаз болит, сил нет! – донесся с крыльца мужской сиплый голос. – Проснулся сегодня, открыть не могу. Думал само пройдет, а оно, зараза, все хуже и хуже. Есть что приложить?
– Да как всегда, плюну, все и пройдет! – прокряхтела Люна. – Наклонись-ка, милок, а то стара я, сама не дотянусь!
Тут я вылетела к дверям, забыв про все стеснение.
– С ума сошли, инфекцию провоцировать! Я вам плюну! – включила я сходу режим ворчливого педиатра… и осеклась.
Потому что тоненьким детским голосочком тирада прозвучала смешно.
На меня уставились две пары глаз. Бабка – с интересом, незнакомый мужик в сероватой рубахе и безрукавке мехом внутрь – с недоумением. Мол, что эта сопля тут выступает?
– Мамка мне всегда в таких случаях теплым отваром ромашки глаз промывала, – после напряженной паузы я сбавила напор. Сама же не хотела выделяться – вот и не выскакивай как оглашенная! – А ежели плюнуть, так мало ли что еще попадет. Вдруг хуже станет?
Наклонившийся было мужик отшатнулся, с опасением косясь на Люну.
– Ты это… не надо плевать! – решительно заявил он, почесывая воспаленное веко.
Так и есть, ячмень обыкновенный. Не слишком запущенный, но судя по неопрятному виду селянина, там и до сепсиса недалеко. Антибиотиков бы, но что-то мне подсказывало, что в эдакой глуши их не найти. Если вообще пенициллин уже изобрели!
– Давай лучше отвар или что там еще. Девка дело говорит!
– Ромашка есть? – деловито поинтересовалась я у травницы. —Соцветия, можно сушеные.
Та кивнула и с неожиданной силой оттащила меня обратно на кухню.
– Ты чего это? Пациентов мне распугаешь! – возмутилась она скрипучим шепотом. – Какой отвар, зачем? Испокон веков от хорошего плевка ячмень обижался и уходил!
Я с трудом сдержала подцепленный у внучки жест, условно обозначаемый «рука-лицо».
Обижается, видите ли, воспаление! Чего только не придумают…
– Чем у вас тут застарелую простуду лечат? – уточнила вместо оправданий. – Когда кашель долго не проходит и начинает жечь на вдохе. Жар, бред, всякое такое…
– Так известное дело – молочком горячим, да сбором грудным. Только не всегда помогает. Когда уже жар и бред, там и попрощаться можно с бедолагой! – со знанием дела покачала головой Люна.
– А в сборе что? – тоскливо уточнила я, отчетливо понимая – нет, не доехали сюда антибиотики.
Травница пожала плечами и принялась перечислять, загибая пальцы:
– Чабрец, зверобой, корень девятисила, сосновые почки…
Я задумчиво кивала в такт. В принципе, не худший состав, вполне достойно для народного средства. Да и названия знакомые – уже хорошо, не придется сильно переучиваться. Главное, чтобы и свойства совпадали, тогда вообще шоколадно получится.
– Вот этот сбор ему тоже дайте. И меду чтоб намешал, – посоветовала я вполголоса. И подумав, добавила: – Употреблять внутрь, конечно же, в глаз лить не надо! Хуже не будет, а инфекцию предотвратит…
Осеклась, осознав, что Люна смотрит на меня вытаращенными глазами, как на призрака.
– Ты откуда такая ученая? – спросила бабка, опасливо оглянувшись на мявшегося в дверях селянина. – Мне неприятности ни к чему, так и знай! Ежели искать тебя будут или сбежала ты от кого…
На лице травницы явственно проступало намерение выкинуть меня из домика от греха подальше.
– Да не сбегала я! – замахала руками от избытка чувств.
– Говорила же что не помнишь! – подловила меня на нестыковке Люна.
Я досадливо прикусила губу. Расставаться с таким удачным убежищем категорически не хотелось. Но и силой захватывать избушку как-то неправильно! Да и какие в этом тщедушном тельце силы…
Точно, я же ребенок теперь!
Состроив самую несчастную мордашку, какую только сумела без зеркала, я воззрилась на травницу взглядом кота из мультфильма.
Внучки тот сериал обожали и пересмотрели раз по десять, ну и я заодно после смены одним глазом. Вот и пригодилось!
– Тут помню, тут не помню, бабушка! – пропела я умильно. – Имя вот всплыло, да травки знакомые углядела – как сверкнуло в голове. Знаю я их, ведаю. А почему, откуда – как в тумане все.
Люна покачала головой и, ухватив за плечи, усадила меня обратно на лавку.
– Сиди уж тут, болезная. Неча перед чужим мужиком в исподнем бегать, хоть ты и дитя, а люди они разные бывают, – пожурила она.
Я покаянно потупилась. Права она, но что поделать, когда при мне кто-то пытается заняться самолечением – прям крышу срывает, как внук выражается.
При мысли об оставшихся где-то там, в ином мире, родных, на глаза навернулись слезы.
Получается, я их больше никогда не увижу. И правнучку на руках не подержу! Обидно-то как, Любе всего недели две оставалось отходить…
– Ну, не обижайся, я ж понимаю, ты как лучше хотела, – бабка неловко погладила меня по голове, и я осознала, что по щекам стекают влажные дорожки. Шмыгнула носом, пошарила по столу в поисках салфетки – разумеется, не нашла – и зарыдала еще горше.
Прощай, семья, прощай, цивилизация!
Новое тело, новая жизнь, молодость (детство даже), здоровье… это прекрасно, конечно, но столь щедрый