защитить малыша.
На меня брызнула горячая, практически черная кровь из бедренной артерии, заливая лицо и теплой струей, стекая мне в вырез… Надломленный смех сумасшедшего и шаг в мою сторону. И я вновь полоснула скальпелем по плоти, уже осознанно используя инструмент, который должен использоваться во благо, как средство самозащиты.
— Дрянь, — зашипел он, прижимая ладони к ране на животе, — надо было тебя…первой…сука… — он стремительно терял кровь, практически белея на моих глазах, смуглая ранее кожа стала синюшной, — все равно силы не хватит, надо было еще рыжего ублюдка…тогда бы открылся… что б ты сдохла… — Были последние слова мужчины, он упал на согнутые колени, не желая умирать лежа, как трус, коим он и был, еще борясь с неминуемой смертью, но проигрывая в битве.
На спину навалилось что-то теплое, обхватывая меня руками, я было вскинулась снова воспользоваться скальпелем, но чрез квази поняла, что это малыш Роби. Дрожащими от перенапряжения руками, я обняла его тонкие ручки и перевернув, откуда только силы взялись, прикрыла собой, защищая от хищников, что бесновались, почувствовав свежую кровь, за пределами истончающегося защитного пузыря.
Полог схлопнулся, а звук был такой, словно тренькнула тетива. Я напряглась, приготовившись ко всей боли соляра, ожидая муки от страшилищ, разрывающих мою плоть. Но этого не последовало, лишь закружилась голова, до тошноты быстро мелькали всполохи непонятного света, молнии и ужасные громы пронзали пространство. Притяжение пыталось вырвать из моих рук Роби, но я держала крепко, вцепившись в него клещом, мальчишка тоже сжал руками мне шею практически до хруста: всё-таки оборотни, даже маленькие, намного сильней простых людей.
А потом меня бросило спиной на что-то очень твердое, выбивая из глаз слезы, а из легких дыхание. Я почувствовала вкус крови во рту, и скривившись сплюнула. Я не могла понять, где я и на сколько сильно ранена, лишь ощущала ушибленной спиной ледяную поверхность и трепещущее теплое тельце покрытое мехом в руках.
Живой…
*Брюшистый скальпель — предназначен для длинных и широких, но не глубоких разрезов.
Глава 4. Правосудие — это путь к гармонии, а месть — попытка облегчить свою боль
Крупные, белые хлопья снега медленно парили, опускаясь на землю и покрывая всё вокруг. Они падали на лицо, точечно обжигая и таяли спустя мгновение. Подняться не было сил, совершенно. Но лежать на мерзлой земле было опасно — изо всех сил я боролась с тем, чтобы не провалиться в такой долгожданный сон, давая себе обещание подняться. Сейчас! Нет, через мгновение!
Когда я перестала чувствовать спину, а так и не смогла найти сил в себе, чтобы подняться с мерзлой земли, я услышала жуткий волчий вой, которому вторили другие. Стая. Лис тревожно зашевелился в беспамятстве, задергал лапами, словно убегая от опасности, скуля и тявкая, а я, превозмогая онемение и невыносимую боль в затылке, села.
Оглядевшись в предрассветной мгле, а это было именно ранее утро, так как темно-синее небо на западе светлело, расплескивая пока еще бледный багрянец, я повернулась в сторону из которой был слышен вой. Макушки высоких корабельных сосен немного кренились от пронизывающего ветра, осыпая ржавыми иголками огненную шкуру лиса. Под пальцами я чувствовала прелую листву и пустые прошлогодние шишки, перебирая снег в вперемешку с грязью я, подслеповато щурясь, искала палку. Желательно побольше и попрочнее.
Но ничего не попадалось, лишь какие-то совсем мелкие ветки, я вполне могу ими подмести возле себя, но вряд ли смогу отвадить стаю голодных волков. Впрочем, те не заставили себя ждать, словно убедились в моей беспомощности. Подходили неспеша, вальяжно переставляя крупные темно-сизые лапы, облизывая розовыми языками кожаные носы. Низкий утробный рык раздался так внезапно, что я подпрыгнула на месте, судорожно подтягивая безвольное тельце малыша. Снова повторилось тоже самое, что и несколько квази назад, а может и талей, я вновь накрыла своим телом продрогшего лиса.
— Во дает девка, — услышала я, — это ж надо! Она мелкого от нас закрывает.
Я не верила своим ушам, а подняв голову не поверила глазам, среди десятка волков, стояла пара высоких, голых и крайне мускулистых мужчин, но самое главное, я узнала одного из них. Спасительная темнота накрыла мое сознание, последнее, что я почувствовала это невероятное, всепоглощающее облегчение.
…Приходила я в себя урывками, мучаясь кошмарами и страшной головной болью, пару раз просыпаясь от крика, который сама и издавала, саднящее горло болело, я не понимала, где нахожусь и ощущая неприятный запах гнилой соломы, сырой земли и нечистот. Замкнутое темное пространство похожее на подвал, но заметные даже моему глазу крепкие стальные прутья на маленьком окошке подтверждали мои опасения, что мы, точнее я, так как лиса рядом не было, в темнице. Почему?
С трудом я поднялась с лежанки, сколоченной из грубых досок, на ней не было даже тонкого матраса, набитого соломой, голое дерево. Из сливной дыры ужасно смердело, но всё же я попыталась встать, чтобы облегчиться. С ужасом я осознала, что босая, а вместо моего пусть грязного, но теплого платья и подбитого мехом зимнего плаща — роба без рукавов по щиколотку из дерюги. Шатаясь и с трудом передвигая ноги, я по стеночке дошла до вонючей дыры, если бы в моём желудке хоть что-то было, меня непременно бы вырвало, а так, я промучилась пустыми позывами, хотя горькая желчь пару раз подступала очень близко. Облегчившись, я дотащилась до решеток:
— Есть здесь кто-нибудь, — прохрипела я, особенно не надеясь на отклик. Горло пекло, я клацала зубами от холода так, что казалось строй военных барабанщиков репетирует в соседней камере, глаза слезились, а полумрак делал невозможным рассмотреть то, что находится по ту сторону двери, в которой так же было крошечное отверстие, зарешеченное железом. — Эй, поему я здесь?
Голос раздался совсем рядом, создавалось ощущение, что говоривший стоял рядом всё то время, с того момента как я пришла в себя и встала с хлипкого топчана.
— Не повезло тебе, девка, — проскрипел мне в ответ видимо стражник, — Ульфгар, как ты нашлась сильней умом тронулся, а он и раньше то не шибко в здравом разуме был.
— Но почему? Альфа должен меня выслушать… Где лисенок, где Роби?
— Дык он и есть альфа, — в хриплом, старческом голосе мне послышалось сожаление, — претенденты то все либо сгинули в трещине, либо погибли, а новье он душит. Свихнулся ж, говорю. А лис твой — везунчик, дома давно.
— Не понимаю. Вы можете мне помочь? Я могу передать через вас весточку брату о том, что я жива, он, наверное, очень
