– Катерина Федоровна, Катерина Федоровна, можно?
– Ну, пробуйте, только не с места и по очереди.
– Андрей.
– Петр.
– Коля.
– Пусть будет Коля. Как учится наш Коля, понятно из названия картины. Время года тоже определить нетрудно – начало лета. Но вот скажите мне, для чего картина разделена как бы на две части – ярко освещенная лужайка с ликующей детворой и затененная, полная сосредоточенности комната, где занимается нерадивый ученик? Ему трудно дается наука, скорее всего, математика, и только верный пес разделяет с ним его горе. Кстати, давайте притихнем и прислушаемся… хорошо… слышите, даже напряженное сопение Коли удалось передать художнику…
По пути домой Катя спросила у Мышки:
– Ну что, будешь оставаться на второй год, когда пойдешь в школу?
Мышка чуть обиженно и очень серьезно ответила:
– Ты же знаешь, я буду пятерочницей!
Хорошо все-таки, с радостью думала Катерина, что лучик «Солнышка» коснулся и ее Мышки…
Разумеется, бывали и трудные времена, бывали месяцы, когда Катерина не знала, чем ей заплатить за комнату, и тосковала, глядя на себя в зеркало… Тонкой сетью пролегали не по годам ранние морщинки возле глаз, горестная складка ложилась у рта, и ничем, никакими кремами и витаминами эту складку было не изгладить, а ведь она еще так молода! Что ж, вроде и жизнь устаканилась, не хуже, чем у других, и все идет, как надо, – работается работа, растут картины, продаются понемногу, подрастает дочка, но какая тоска забирает, если позволить себе на секунду вспомнить Ивана, его неотразимо-добрую улыбку, берлинскую лазурь его глаз!
Однажды, припомнила Катерина, в ее студии отключили отопление. На дворе стояли трескучие крещенские морозы, и крошечная спаленка моментально выстыла, вызнобилась. Иван проснулся первым, встал, нашел и включил обогреватель. А потом, нащупав под одеялом ледяные ступни Кати, начал напяливать на них шерстяные носочки. От того она и проснулась, от того и возрыдала вдруг светлыми, чистыми слезами, словно знала, что никогда, ни он и никто больше, не будет надевать носки на ее озябшие ножки… Иван тогда испугался и стал утешать ее, будто дурной сон ей привиделся, а она все плакала, и сейчас плакала так же… Никогда не успокоится душа ее, весь отмеренный на земле срок будет она рыдать и вопить: «Только он, только его, только о нем, его бы мне хоть раз еще увидеть, моего милого, моего лапушку, но нет, не суждено в этой жизни мне его увидеть – радость мою, жизнь мою, мальчика моего звездного!»
И я подвываю ей тихонько: «Ла-пуш-ку!», – и по всей земле стоит неумолчный, денный и нощный бабий стон, и все на один лад – о разлуке, об одиночестве, о страхе перед неумолимым временем…
Катерине исполнилось двадцать три года.
Мышке, ее дочери – четыре.
Характеры у них были совершенно разные. Катя, как художница, была в их маленькой семье представительницей стихийного, неорганизованного начала. Мышка представляла начало рациональное. Ее любимой игрушкой был невесть как затесавшийся среди Катиных вещей калькулятор. И еще она копила деньги. Подбирала завалявшиеся по щелям и карманам десятикопеечные монетки и складывала их, как Плюшкин, в мешочек. Мешочки мастерила сама, увязывая какие-то лоскуты. Когда мешочек заполнялся, она прятала его и принималась заполнять новый. В общем, совершенно оправдывала свое прозвище – Мышка.
Катя как-то разыскала ее клад в углу под тумбочкой и расстроилась:
– Мышка, скажи, зачем ты спрятала монетки? Ты, что ли, жадина? Могла бы купить чупа-чупс или мармеладного червячка…
Мышка только глубоко, по-взрослому вздохнула.
– Тебе лишь бы сладости, – посетовала она, с упреком взглянув на свою непутевую мать. – О будущем бы подумала!
– Что-о? – весело удивилась Катя.
– Вот тебе и что. Не век же нам в коммуналке ютиться. Надо накопить денег, да и купить свой домик.
– Мышка! – ахнула Катя. – От кого ты это слышала?
– Слава богу, у самой голова на плечах, – с достоинством ответила Мышка.
За ней знали одну только слабость – она была сластена. Могла съесть плитку шоколада в один присест и особенно любила мармеладных червячков. Катя как-то попробовала любимое лакомство дочери, так потом весь день плевалась. Тьфу, что за вязкая, липнущая к зубам, приторно-сладкая, пахнущая красителем дрянь!
– Мышка! Это же, наверное, ужасно вредно!
– Все полезно, что в рот полезло, – парировала Мышка.
Это была уже школа дяди Вити.
…Именно Мышка первой познакомилась с Георгием. Как-то с утра Катя собрала дочь, и поехали они за сто верст киселя хлебать – к Эмилии Габриэловне, узнать, не проданы ли две картины, отданные в салон еще на позапрошлой неделе. Скорее всего, картины «ушли», они всегда продавались неплохо, и может быть, хозяйка «Серебряного павлина» уже даже звонила Кате, но вот беда – телефон у них был сломан, где-то повредили кабель и все никак не могли починить. Ехали долго, и это было хорошо, потому что Катя рассказывала Мышке сказку про братьев, превращенных в диких лебедей, и про их сестру Элизу, что сплела для них рубашки из жгучей крапивы. Только у одного, младшего брата вместо руки осталось лебединое крыло, потому что Элиза не успела довязать рукав… Сказка была длинная, ее хватило на всю дорогу, и, уже входя в галерею, Катя подумала, что жить человеку с лебединым крылом вместо руки так же тяжело, как с безнадежной любовью в сердце!
Картины, конечно, продались. Катя говорила с Эмилией Габриэловной, а Мышка, по своему обыкновению, улизнула и пошла гулять по галерее, подчеркивая свою самостоятельность и самодостаточность.
– О вас тут справлялся какой-то мужчина, – между прочим заметила Эмилия.
Катю бросило в жар, на секунду ей показалось, что это Иван справлялся о ней, хотя Покровского хозяйка галереи не стала бы называть безлично «мужчиной»!
– Какой мужчина?
– Очень импозантный. Хотел купить вашу картину, да я ему сказала, что все проданы. Он расстроился. И очень возвышенно о вас говорил. Мол, влюбился в ваш талант и хотел бы видеть лично… Ну, я ему сказала… Ой, да вон же он! – Эмилия Габриэловна даже взвизгнула, как старшеклассница. – Смотрите, с вашей девочкой разговаривает!
Действительно, поодаль Мышка непринужденно беседовала с высоким седым мужчиной. Издалека он показался Кате старым, вблизи – молодым. Катя подошла к ним как раз в тот момент, когда мужчина, достав из кармана шоколадный батончик, предложил его Мышке, и та ничего, взяла! Забыла про запрет брать сладости у чужих, глупый маленький грызун!
– Мышь! Я сколько раз тебе говорила не брать у незнакомых конфеты?
– Мама, ты напрасно беспокоишься, – спокойно возразила Мышка. – Это никакая не конфета, а «Сникерс». И потом, мы с Георгием Александровичем уже теперь знакомы.
