с её плеча, испугавшись, видать, что зашибёт.
— Я в чём виноват? Что чужой приплод растить не стал?!
— А ты откуда знал, что не твой? — не унималась кукла. А я всё сильней и сильней злился. Знает, небось, что не мой! А всё врёт.
— Теперь знаю!
— Так-то теперь. Ненавижу тебя за то, что не пожалел девочку мою! Жила бы сейчас, радовалась, а ты… Тварь ты бездушная! — лицо куклы стало ещё злее. Страшное, хоть отворачивайся.
— Да ну всё ваше семейство! Душу мне вытрепали! — Я перепрыгнул через перила, опершись одною рукой о потёртый брус. Нечего было приходить, вернусь в "Кости", авось к утру добреду.
Предательская дрожь прошла по телу ещё до того, как ноги коснулись земли.
— А где Ян? — растерянный голос Василисы донёсся откуда-то сверху. Носа коснулась щекочущая трава.
Ну вот. Снова.
Не излечился, значит.
— Порталом, что ли ушёл? Как Горыныч? Он тоже из наших, да?
— Ушёл и слава Богам, — буркнула кукла, но Васька поймала её за длинную, потрёпанную ткань ручонки.
— А теперь, раз ты одна осталась из вас двоих, ты мне всё нормально расскажешь. И про вину Янову, и про тётку, и про вражду вашу. Ну?
Василиса
— А что я… — замялась кукла. — Всё сказала как есть.
— Как бы не так, — дёрнув её на себя, усадила на колени, как много раз делала в детстве, когда делилась секретами, бедами и горестями. — Ну что с тобой? Я же с детства тебя знаю, ну. Ты не такая, — потянулась пальцами, разглаживая хмурое, страшное сейчас личико. — Что там за история с Яном и тёткой моей?
— Любились они, — буркнула куколка.
— С ним ли только? — прищурилась, заметив, как тряпичная моя подружка, уже была готова отвечать без промедлений. — Ты хорошо подумай только, прежде, чем отвечать. Я верю тебе, но если узнаю, когда-либо, что врала…
— Не только, — совсем по-человечьи вздохнула она. — Ведьмы… они разные бывают.
— Любвеобильные, хочешь сказать?
— Тебе о таком думать рано! — сразу насупилась она.
— Да куда уж мне, в самом-то деле, в двадцать три года! — хмыкнув, провела по её волосам ладонью, приглаживая растрёпанные пухлые нитки.
— Ты навсегда будешь для меня малышкой, как и Иринка. Всё её огородить от бед хотелось, всё соломку подстелить. А оно вон как…
— Давай вернёмся к главному, — мягко напомнила я. — Что там с Яном?
— Ну, был он, один из нескольких. Претендент на руку, сердце и тело. Пошла она к нему, как уже не сама была, а он не принял.
— С чужим ребёнком-то? — нахмурилась я. — Так и сказала, что не твой, но прими нас?
— Ну, я уж свечку не держала… при разговоре не присутствовала. — Кукла поджала губы, молча таращась в ответ, но видя, что я отступать не собираюсь, глубоко вздохнула, будто собираясь с силами. — Тётя твоя… Своенравная, свободолюбивая была, и красота её такой же дикой была, не пленённая, как разнотравье полей навьих, что танцуют с ветром. Губы её горели маковым цветом, слаще их, говаривали, ни одной ягоды на свете нет, а глаза, сочнее небес майских, яркие и ядовитые. Никто не мог устоять перед ней, и Емелька твой не смог. Но, так и быть, признаю, не было в ней верности. А любовь была, к тому, о ком мало кто знает.
Ревность, тонкой змейкой оплела шею, сдавливая горло. В самом-то деле, ну уж к мёртвой ревновать… Чтобы успокоить себя, стала медленно водить пальцами по тряпичному тельцу. Странное дело, пока она рассказывала, от моих рук, тусклым светом обволакивая стянутое перемычками пухлое тельце, исходила сила. Черты лица куколки распрямились, искусственные волоски, ложась волос к волосу, формировались в ровные, тугие косы, а потрёпанные, грязные ручки — вновь крепли шитыми ровными стежками.
— И кто же? — не выдержав молчания, поторопила я. — Любовная — любовь теткина, кто он?.
— Он… — кукла замялась, как будто выбирая слова, — он был навьим. Могущественный житель леса, многие его обходят стороной даже сейчас.
— Почему она решилась на эту связь? Чувства всё?
Кукла снова вздохнула. — Иринка искала силу. Всё ей мало было, а после каждого свидания, после каждой ночи она без метлы могла летать, вершить ведовство великого порядка. Единственным условием их связи было — никаких детей. Иринка согласилась, но всё равно понесла. Она думала, что соврав об отцовстве, сможет изменить судьбу. И свою и ребёночка.
— Ну, а за что ты на Яна злишься-то? Раз тётка знала, понимала и сознательно пошла на все риски?
— А вот если бы он добровольно дитя принял, да обряд свадебный совершил, кровный папашка никогда бы приплод не смог отыскать. Всё что скрыто брачными клятвами и в браке рождено под защитой богов. В том его и вина, что не спас Иринку мою.
— Это… очень жестоко, знаешь? Говорить и судить так. Без вины виноватый, выходит?
— Принял бы, семьёй обзавёлся, да и своё проклятие может быть не словил, — мрачно, зловеще даже ответила куколка, её маленькие глазки сверкнули раздражением.
— Проклятие? — встрепенулась я. — Что ещё за проклятие?
Кукла открыла и закрыла рот, словно выброшенная на берег рыба.
— Говори! — тряхнула её с силой.
— Не могу, — понуро опустив плечики, выдала она.
— Значит, у него самого спрошу!
— И он не скажет. Богами запрет стоит.
— Богами, значит… тогда, — прикусив губу, я уставилась на её глаза — бусинки, — слышать больше не желаю кривого слова в его сторону. Раз он свою версию рассказать не может. Нечестно это. Поняла?
— Поняла.
— А что до проклятия… у кого же мне спросить можно?
— Это очень плохая идея! Осуждаю! — Васессуарий Венедиктович, петляя по тропинке чёрной змейкой, причитал и причитал. Правда, продолжая быть слышимым только в моей голове. Всё ещё.
— Больше не у кого спросить, — не стесняясь, уверенная в том, что уж в Навьем лесу меня точно за сумасшедшую не примут заприметив, что говорю сама с собой, ответила открыто. — Раз вы сказать не можете в силу своей магической фамильярности, Ян из-за проклятия, то стоит спросить у того, кто причастен и в силе.
— Соглашусь с дорогим другом, — Яким сел на плечо, качаясь в такт моим шагам и цепляясь, довольно ощутимо коготками, — плохая идея.
— Это ж надо было додуматься! — поддакнула куколка, выглядывая из рюкзака, — к Дубу пойти. Одной.
— Там Мила, она Ирину вызовет, а та уж всё-всё расскажет: и кто папка, и кто мамка, и за что Ян пострадал и вообще, что со всем этим счастьем теперь делать.
— Надо он уж тебе
