Но те зрачки могли затянуть вас, оставить на полу хватающим воздух, пока клыки встречались с вашим горлом. Что-то скрывалось под той холодной темнотой.
Что-то старое. Что-то ужасное.
Что-то голодное.
Сергей сложил руки. Его часы — большая, толстая, золотая вещь — были слишком безвкусными, чтобы быть чем-то еще, кроме подлинных Ролекс. Он был одет в темно-голубую футболку пьяных эльфов и джинсы. И это было ужасно, но теперь, когда я смотрела, я увидела, насколько его лицо сочеталось, насколько он был красивым. То лицо, возможно, было взято со старой монеты в музее или облупившейся статуи, найденной где-нибудь в гроте, повернувшейся к стене, потому что это было слишком... много. Слишком нереально-великолепно.
Похожее и не похожее на лицо Кристофа.
Это было ужасно. Идеальная матовая кожа с намеком на медный цвет, кудри и глаза были полны холодного, смолянистого масла, они могли заставить вас разрезать запястья, если бы вам пришлось смотреть в них достаточно долго. Смола могла бы сомкнуться над головой, и было бы облегчением чувствовать остроту лезвия.
Он просто стоял возле стены, между двумя окутанными формами, которые, наверное, были кушетками, но вместо этого выглядели как звери, поднятые на задние конечности, готовые прыгнуть. Мое дыхание выпускало пар в неожиданно холодном воздухе, и пар поднимался крошечными завитками от плеч Грейвса.
Сергей рассмотрел всех нас. Когда он открыл рот, его приятный тенор был даже более жутким, чем баритон в фильмах ужасов.
— Самые сладкие из всех вас — это маленькие птички. Снова здравствуй, дочь Лефевр, — он усмехнулся, промежутки между словами были точно такими же, как у Кристофа. И немного как у Огаста, когда тот забывал про наполовину бруклинский, наполовину бронкский Багз Банни и становился немного подвыпившим, ругаясь на грязном польском, пока смеялся с моим отцом, бутылки звенели, и...
НЕТ! Дар усиливался внутри головы, отклоняя в сторону давление его глаз. Место внутри меня, где дар был разорван, свободно отражалось эхом в намного большем пространстве, чем обычно — огромный каменный собор вместо тихой комнатушки, где бабушкина прялка находилась у печи.
Я потянула к себе лампу, мои жесткие пальцы скрипели, когда кусок практически согнулся в руках. Тени безумно сместились, поскольку свет и оттенки переместились, и клянусь Богом, Сергей фактически наклонился назад на пятках, его зрачки в форме песочных часов вспыхивали и уменьшались.
Полсекунды он выглядел удивленным. Анна стрельнула в меня непонятным взглядом, и я знала, что она собиралась сделать перед тем, как она сделала это. Я открыла рот, чтобы закричать «Нет, не надо!», но она не слушала. Она бросилась на Сергея, крича, как банши, и Грейвс пихнул меня назад к стене.
Сергей просто исчез. Или нет. Он двигался настолько быстро, что буквально мерцал в пространстве, в одно мгновение стоял там, в другое — уклонялся. Тонкая, сильная рука вспыхнула. Острый, высокий крик пронзил стены, и Анна летела. Она ударилась о панель ниже кровати с отвратительным треском и скользнула вниз, приземляясь в путанице красного шелка и растопыренных бледных конечностей.
Как я раньше сдерживала его? Я искала жар и бальзам трансформации, но это было тяжело. Отличное время, чтобы стать еще более ненадежной!
Она лежала там, где упала, и я схватила Грейвса за плечо, пальцы погрузились в ушибленную плоть.
— Нет! Нет!
Потому что рычание струилось из него концентрическими кольцами кровожадности, и треск прошелся по нему. Лупгару не становятся волосатыми, но действительно увеличиваются, когда злятся. Синяки ярко светились, и мне открылся вид на некоторые отметки на спине. Кровь стекала по коже, скользя между мерцанием и впадинами мышечной резкости, голод сильно ударил по сетке вен внутри моего тела, потянув, как будто намеревался свободно разорвать их. Клыки выскользнули наружу, челюсть болела, и в воздух поднялся тот сиропный запах готовящихся булочек с корицей, как в тех местах, в торговом центре, которые продают большие липкие груды сахарной мелочи. Они так приятно пахнут, но я даже не могла пройтись мимо них без того, чтобы зубы не болели, а сахар в крови не потерпел крах в сочувствии.
Трансформация свободно пылала, как будто все, что ей нужно было, — пробуждение жажды крови. Я почувствовала, как она двигалась по мне, как штормовой фронт в равнинах, который можно определить, если держать акселератор и радио включенными.
И Сергей отошел назад. Всего лишь на полшага, но тем не менее. Он поднял голову, кудри упали ему на лоб, и гордый нос сморщился, и на одну короткую секунду мне стало интересно, как, черт возьми, мама Кристофа — она должна быть человеком — никогда не замечала, что он выглядел совершенно чужим. Особенно когда зарычал, губа поднялась и клыки удлинились, верхние клыки касались подбородка, и шипение заполнило его грудь.
Заскрипела дверь. Я оттянула назад Грейвса, пальцы скользили в крови, в поте и в том, что еще покрывало его. Он напряженно наклонился вперед, но не избавился от меня. Тонкие завитки крови, которые сбегали по его спине, выглядели черными в неопределенном свете, и лампа качнулась, когда я дотянулась до нее. Я не видела, где заканчивался шнур, и если бы я выдернула его из стены, то мы бы остались здесь.
С Сергеем.
В темноте.
Дверь распахнулась, ее петли заскрипели, что принадлежало плохим фильмам второй категории. Тем не менее было облегчение, потому что снаружи, в коридоре, горел яркий электрический свет. Он пронзил меня копьем, как вилка, погружающаяся в желе, но я увидела тень. Дар звенел, как гонг, внутри головы, и я знала, кто это был.
— Ты согласился, — сказал тихо Леон. Забавно. Он был все таким же: саркастическим, вежливо грубым и совершенно нормальным.
— Леон? — его имя выскользнуло. Я ничего не могла с собой поделать. — Леон, пожалуйста...
Голова Сергея повернулась, и он уставился на дверь. Грейвс все еще рычал, и его нездоровая лихорадка опалила мои пальцы. Я яростно моргнула, с трудом заглатывая жажду крови, ее скрежет был как кошкин язык в глубине моего горла. Голод корчился внутри вен, ища выход, я запихнула его вниз и захлопнула сверху крышкой.
Или, по крайней мере, попыталась достаточно сильно захлопнуть крышкой, чтобы тонкие ручейки на спине Грейвса не пахли так чертовски хорошо.
Леон смотрел, стоя возле двери. Теперь, когда мои глаза приспособились, я видела, что даже если его голос казался нормальным, выглядел он как ад. Синяки окружили его глаза, прекрасные тонкие волосы спутались, и он был в той же одежде, что и тогда, когда провальсировал в мою комнату и начал убеждать меня прыгнуть в эту ловушку. Один рукав его футболки был порван, и темная фигня красовалась на джинсах.
Выглядело как засохшая кровь.
— Наше соглашение, — сказал Сергей, точно выговаривая, но немного шепелявя из-за клыков, — было временным.
Леон улыбнулся. Это была довольно нежная улыбка, и она обнажила его собственные клыки. Он не смотрел на Сергея. Он смотрел непосредственно на меня, глаза — скорбящие дыры. Они потемнели даже при том, что он трансформировался, и рычание Грейвса понизилось еще на октаву, когда его плечи сгорбились передо мной. Больше крови стекало по его спине, и по тому, как его трясло, я могла сказать, что в нем пробудили большие чувства.
— Я доставил ее, — руки Леона сжались в кулаки.
— Любой эфиальт сделал бы то же самое, — прошипел Сергей.
— Есть только одна проблема, — Леон смотрел на меня, как будто хотел, чтобы я поняла что-то. Мои пальцы погрузились в кожу Грейвса, колючки вдоль пальцев и жесткая боль в запястьях сказала мне, что когти свободно скользнули. Я не хотела, чтобы он истекал кровью еще больше, но была не в силах остановить это.
— Проблема? — Сергей засмеялся. Это был ужасный звук, неправильно музыкальный, лепечущий чистую ненависть. — Я не вижу проблему, Леонтус Юлиус. Я вижу все, как и должно быть, непослушные дети подчиняются.
Продолжай разговаривать с ним, ради Бога, продолжай разговаривать с ним! Я пробежалась по всему, что возможно сделать в этой ситуации, не придумала ничего, что бы не включала мою собственную ужасную смерть. Попыталась снова.
— Кроме Рейнарда, — улыбка Леона расширилась немного.
Лицо Сергея побагровело. Искажение и цвет поднимались от его шеи — уродливый румянец. Полагаю, вампиры могут краснеть; вы бы подумали, что то, как гемоглобин отделяется из крови, устранило бы это. Возможно, поэтому он выглядел багровым, а не красным.
Это было чертовски уродливо.
Дар покалывал внутри головы. Новая волна жажды крови натянула все мои вены, и сердце забавно подпрыгнуло перед тем, как начало колотиться. Фиолетовый цвет Сергея углубился, если это вообще было возможно, и он начал задыхаться.
