Я ошиблась. Мне никого не нужно было травить. Этот яд предназначался для меня.
Мысли были быстры, руки куда медленнее. Миг промедления и демон снова воткнет мне в шею ледяную иголку. Один миг на раздумья, и я бы начала сомневаться.
Все произошло одновременно. Пальцы пробежали по пузырькам на поясе, ища нужный. Основание шеи кольнуло холодом. Одно движение и пробка упала на пол, стекло коснулось губ. Я перестала ощущать тело, перед глазами снова замелькали картинки, обрывки чужих воспоминаний. Раздался голос, который небрежно бросил: «Доигрался», а потом белый воин из чужого воспоминания поднялся с черной земли и рывком вытащил меч…
В пузырьке было всего несколько капель. В пузырьке, который я успела не только поднести к губам, но и наклонить. Яд коснулся языка. Что хорошо в яде, это то, что его нужно совсем немного.
Пузырек выпал из моих пальцев, ударился об юбку и закатился под диван. Игла в шее растаяла.
— Ах ты…
Демон закончил предложение не словами, он закончил его действием. Гвардеец замахнулся и ударил меня по щеке с такой силой, что голова стукнулась о сиденье дивана, а лицо обожгло болью.
Ивидель Астер никогда не били.
Ивидель Астер никогда не били по лицу.
Ивидель Астер никогда никому не позволяла себя бить. Никогда!
Я вдруг поняла, что чувствовал Крис, когда отец считал его одержимым и избивал, поняла, почему он перехватил мою руку тогда в библиотеке.
Удары бою — это одно, а вот такое вот избиение по праву сильного… Я не рабыня.
Огонь скользнул в ладони. Нет, не так. Сами ладони стали огнём, воздух, что мы вдыхали, стал огнём. Тело снова принадлежало мне. Принадлежал мне и огонь. И его было много. Очень много. От удара горела моя щека, и горела рука меня ударившая. Только она горела по-настоящему. Ещё недавно вздувшаяся кожа гвардейца чернела, лопалось, сворачивалась. В нос ударил запах сожженного мяса. Вспыхнула драпировка на стене, затрещала обивка дивана, на котором уже танцевало пламя.
Но я смотрела только залитые чернотой глаза седовласого мужчины и медленно поднималась с пола. Ручеек огня пополз по потолку, воздух стал горячим, словно мы находились не в гондоле дирижабля, а в котельной. Край моей юбки начал тлеть, я чувствовала плескавшийся вокруг жар кончиками пальцев, ощущала, что он подчинится любому моему желанию. Раздался треск, и пламя перекинулось на дверь, через которую вошёл гвардеец. Листья единственного растения съежились. И это единственное о чем я по-настоящему сожалела.
Чернота из глаз Арирха вдруг исчезла, растаяла, как сахар в кружке с отваром. С Потрескавшихся губ мужчины сорвался хрип. Демон ушел. Я поняла это по позе солдата, по тому, как он ссутулился, по горькой складке, что залегла у рта, по дрожи в руках.
Тварь исчезла. Остался лишь человек. Два человека, один, что не захотел стать разношенные перчаткой, и другой, которого выходец из разлома бросил сам.
Богини! Я хотела дать сдачи демону, а дала человеку!
Я сжала ладони, пытаясь собрать свой огонь обратно пытаясь погасить, но его выплеснулось много. Слишком много…
— Нет, — прохрипел гвардеец, с усилием поднимая голову. — Не останавливайся, не смей.
Гвардеец, который когда-то был магом, пусть и отрезанным от силы, магом, который не мог не ощущать зерна изменений.
— Но…
Над нашими головами затрещало пламя, едва не заглушая слова.
— Нет, — твёрдо ответил он, пошатнулся и схватился за спинку дивана окровавленной рукой. — Я устал. — Он вдруг сел на горящий диван и посмотрел на меня.
— Но… Но… — Я посмотрела на дверь, через которую вошла, огонь уже лизал порог Скоро вся эта гостиная сгорит. Арирх сгорит. И я не уверена, что смогу вытащить отсюда этого старика. Не уверена, что хочу этого. Слишком свежи воспоминания о чёрных глазах. И все же я не могла уйти просто так. Уйти и даже не попытаться. Я шагнула к дивану, и попыталась схватить гвардейца за руку, стараясь не думать о том, как болезненно будет для него это прикосновение, стараясь не представлять, как под пальцами расползется кожа. И стараясь не гадать, почернеют ли снова его глаза.
Арирх убрал руку, не желая этого прикосновения.
— Надо уходить, — едва не плача сказала я. — Помогите мне. Помогите самому себе.
Глупая попытка, я это знала. Знал это и гвардеец.
— Именно это я и делаю, — глухо произнес Арирх. — Уходи. Я своё уже отслужил. Я служил барону Стентону до конца.
От жара по зеркалу побежала трещина.
— Барону Стентону? — переспросила я, беспомощно оглядываясь и снова пытаясь собрать огонь, языки пламени под ногами с шипением погасли.
— Да. — Он посмотрел на меня своими голубыми глазами.
От лица старого солдата почти ничего не осталось, руки напоминали освежеванные куски мяса, но глаза… Глаза еще горели огнем жизни. Несмотря на раны, Арирх говорил, а не орал и не катался по полу, стараясь сбить пламя.
Он говорил, а я оглядывалась, очень боясь, что глаза мужчины снова почернеют. Боясь и отчасти надеясь, ведь если они наполнятся тьмой, я смогу убежать, не думая о том, что бросила человека умирать. Бросила на съедение своему собственному огню.
Словно поняв, о чем я думаю, седовласый мужчина произнёс:
— Тварь не вернётся. Они всегда боялись силы Змея, именно поэтому хотели тебя. Хотели, чтобы ты пришла к ним сама, как я. Эти твари хотели взять хозяина, но я занял его место. Добровольно занял и служил до конца. Надеюсь, что это и вправду конец. Передай… Попроси… попроси Аннабэль позаботиться о моем маленьком Густаве. — Несколько искр упало на седые волосы гвардейца, те стали тлеть и сворачиваться, а у меня никак не получалось погасить их. — Скажи, что я служил до конца… Служил… Скажи…Пусть только позаботится…
— Она уже заботится, — прошептала я, не в силах отвести взгляд от языка пламени, который скользнул на мундир мужчины. Арирх сидел на диване и горел заживо, но это похоже беспокоило только меня, а не его.
— Спасибо, — также тихо ответил солдат и на миг закрыл глаза, а когда открыл их, там была только решимость и ничего больше. Решимость идти до конца. — Уходите, леди, немедленно!
— Но я… Так нельзя.
— А как можно? Хочешь вытащить меня? Хочешь спасти всех? У тебя не получится, как только выберемся, тварь возьмёт меня снова. С этой службы не увольняются. Ты этого хочешь для меня? Сама выпила яд, а меня обречешь на вечную муку? Будь добра не отказывай мне в том, что выбрала для себя. Я жил по чужой воле, а умереть хочу по собственной. Уходи, а то будет, как десять лет назад, когда огонь доберётся до газа в шаре.
— Послушайте…
— Беги, — рявкнул он. — Беги и не останавливайтесь, и не позволяй остановиться другим. — Он говорил, а огонь уже танцевал на его мундире. Кожа на голове мужчины почернела и лопнула.
Я больше не могла на это смотреть. Больше не могла слушать его хриплый квакающий голос, полный странной и неуместной гордости, с которой он произносил: «Я служил», с которой он бросал мне свое «уходи», совсем как бабушка Астер, когда отдала медальон, защищающий от коросты.
Развернувшись, я бросилась к двери, схватилась за ручку и зашипела, когда металл обжег кожу. Натянула на ладони рукав, повернула…
Меня так и тянуло бросить последний взгляд на гвардейца. Это было настолько ужасно, что сдержаться не было никакой возможности. Совсем как заставить тебя не смотреть на выставленную напоказ культю безногого, просящего милостыню у храма богинь. Хочешь — не хочешь, а взгляд помимо воли то и дело возвращается к его увечью. И все же я сдержалась. В основном потому, что с потолка со скрежетом рухнула люстра, плафоны разлетелась на мелкие осколки.
Я выскочила из горящей гостиной, пробежала короткий коридор, толкнула дверь и спрыгнула на шаткий настил вышки, торопливо сбивая пламя с юбки. Я выдохнула, подняла голову и увидела серую землю внизу. Увидела деревянный бревенчатый дом, пустынные улицы, услышала ругань пилотов из управляющей кабины. По лицу потекли злые и беспомощные слёзы. Демоны, огонь, дирижабль, умирающий Арирх, яд из коры лысого дерева — все это было напрасно, потому что дирижабль привёз меня в Запретный город.
