Не знаю, что вчера произошло — почему я солгала дважды за один вечер. А ещё признание Дэнниса о его маме, которая так и не попала на станцию… А та девушка с рыжими волосами…
Я настолько не в себе, что не сразу замечаю, что моя внешность изменилась. Никаких перьев в волосах. Никаких ярких цветов. Даже глаза кажутся непривычно тусклыми.
Что сказали бы ближние о девушке, которой я становлюсь? О девушке, которая умалчивает? Которая лжёт?..
И вдруг в моё сознание закрадывается по-настоящему ужасная мысль: а что, если меня не ищут? Что, если они разочаровались во мне? Что, если те, кто оказался в плену у тальпов, становится для ближних настоящим предателем?..
«Флика никогда бы так с тобой не поступила. Она тебя не бросит», — говорит внутренний голос. Но я едва слышно шепчу:
— Я не могу быть в этом уверена. Разве ты видела хоть одного эдема, который побывал у тальпов и вернулся? — спрашиваю собственное отражение.
Этого шёпота достаточно, чтобы по моей коже пошёл холодок. Этого шёпота достаточно, чтобы я могла рассчитывать только на себя.
Неохотно натягиваю новую одежду — плотную кофту и обтягивающие штаны из грубоватой ткани. Как по мне, это немногим отличается от той, что в последнее время я носила в шатающейся палатке Мучителя, разве что у кофты цвет другой — зелёный, но зато от одежды приятно пахнет свежестью.
Не знаю, сколько я стою перед зеркалом, просто глядя на себя, узнавая и в то же время удивляясь девушке в отражении, а потом раздаётся стук в двери.
— Всё в порядке?
Видимо, из ванной комнаты слишком долго не слышно было никаких звуков.
Ничего не в порядке. Но я выпрямляю спину и смотрю прямо в глаза незнакомке в отражении.
Даже сейчас я с лёгкостью вспоминаю, как зло во сне на меня смотрела Аврея. Эту злобу я и сама готова выплюнуть себе в лицо. Но шепчу другое:
— Ты выдержишь, что бы ни случилось. Потому что помощи тебе ждать неоткуда. Неоткуда, — повторяю я для пущей убедительности и приоткрываю дверь.
ГЛАВА 32 (Дэннис). В ОБЛАКАХ
Завывает ветер. Я слышу, как он ломает ветки деревьев и срывает листы шифера. По земле катаются пустые банки и бутылки, раздаётся звон разбитого стекла. Слышны звуки и похуже: где-то далеко разъярённая толпа обрушивается на здания и отряды солдат, раздаются взрывы и надрывно кричат люди.
Я слышу плач: «Что с Дэннисом? Дядя Ньют, что случилось?». Потребность успокоить девочку приносит мне боль, но я не могу пошевелиться, только чувствую, как кто-то тащит на себе моё отяжелевшее тело. В голове туман. Глаза открываются с трудом и слезятся от света. Я слышу отдалённый шум лопастей, чувствую знакомую вибрацию.
Мне нельзя к вертолёту. Мне нужно вернуться. Но куда и зачем?..
Я пытаюсь ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, вспомнить, что произошло, но проваливаюсь в пустоту.
* * *
Вибрация ленты заставляет меня проснуться. Ненавистные воспоминания, явившиеся во сне, не выпускают из опьяняющего марева и не позволяют полностью вернуться к действительности, поэтому я принимаю вызов машинально, даже не глядя, кто звонит. В наушнике раздаётся голос Бронсона:
— Солдат? Доложить обстановку.
Глупая шутка. Я давно не в строю.
— Спит, — произношу я более тихим голосом, чем стоило бы, но не хочу разбудить Габриэллу. — Я тоже.
— Как состояние? — деловито продолжает генерал. — Она пришла в себя?
Она? Неужели генерал отозвался о ней, как о живой девушке? Наверное, показалось: должно быть, мой полусонный разум просто плохо соображает.
— Нормально. Лучше, чем если бы это был внутривенный укол.
Стоило бы попридержать язык, но Бронсон явно в приподнятом настроении.
— Вот и чудесно, что ты меня не подвёл и вовремя явился. Отбой.
Когда раздаются гудки, я отключаю ленту и перевожу взгляд на кровать. От ниши расходится лёгкое синеватое сияние, отражающееся на стенах. Интересно, действительно ли спит Габриэлла, или я уже сейчас невольно лгу Бронсону.
Возвращаюсь и обессиленно падаю на диван. Глаза режут и пекут, и я с наслаждением их закрываю, хотя после противного голоса генерала всю сонливость как рукой сняло.
Откровенно говоря, я и не хотел бы засыпать. Ночью ко мне являются только воспоминания. Так было не всегда, но последний раз сны я видел столько лет назад, что даже не помню, как это было. Воспоминания же всегда приходят в подробностях, порой такие яркие и точные, что по собственной воле я бы и не смог воссоздать их в памяти. Они появляются отрывками, но в пределах одного из них я вижу все события последовательно, пока не проснусь. Самое ужасное, что я не могу контролировать то, какие из воспоминаний придут ко мне в очередной раз. Бывает, без спросу возвращается прошлое, которое всей душой мечтал бы забыть навсегда.
Ненавистные воспоминания — вот моя плата за крылья, которые я всё равно потерял…
«А в этот раз ты потеряешь нечто гораздо более важное, ты потеряешь того, чья судьба зависит от тебя… И это твой выбор. Ты сам решил помогать землянке». Мне совсем не нравится, что твердит внутренний голос, но он прав. Я не забуду омерзительное воодушевление, с которым Бронсон подчеркнул мои заслуги: «Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится». Генерал редко бывает доволен, а ещё реже он отпускает на свободу тех, кто ему угодил.
«Ты создавала пожары?» — всплывает в памяти мой собственный вопрос и то, как в ответ испуганно и растерянно округлились глаза Габриэллы. «Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?» — «Я не знаю, что это было…». Похоже, Габриэлла сказала правду, иначе мне не удалось бы так легко отвлечь её от того, чтобы обрушить на всех нас искры пламени. И за такой провал Бронсон меня не похвалил бы.
Я держал её расслабленное тело в руках, смотрел на безмятежное лицо, и сердце билось болезненными толками. В тот момент было невозможно убедить себя, что я должен оставаться в стороне. И даже сейчас одно только воспоминание заставляет признаться самому себе, что я повторил бы всё снова, лишь бы она оказалась здесь, в моей квартире, в безопасности. Хотя бы на некоторое время.
«Я видела бабушку!» — даже если это было только видение, в каком состоянии находилась Габриэлла, если не успела подумать, стоит ли произносить эти слова собственным врагам? Ужасно было стать свидетелем того, как её руки тряслись, как она сгибалась над миской и её выворачивало раз за разом. Ужасно было понимать, как ей плохо — по моей вине, и быть не в состоянии помочь.
И как приятно было увидеть искреннюю радость при виде горшков с цветами, увидеть, как она вмиг забыла о невзгодах. Только вот потом осознание навалилось на неё с новой силой, и взгляд сразу же потух… «Моя ближняя — садовница — рассказывала. В мой последний день на планете». Габриэлла явно не собиралась произносить эти слова, и я не придумал ничего лучше, чем просто сделать вид, будто не слышал.
Догадываюсь, что она плакала в ванной… Как это ни ужасно, я этого ожидал. «Почему у тебя слёзы бывают чёрные?» — «Слишком много боли». После всего, что ей пришлось сегодня пережить, почти уверен, что в этот раз её слёзы наверняка были насыщенно чёрными… И эта догадка причиняет боль мне самому. Хотелось войти в комнату и успокоить девушку, сказать, что теперь она в безопасности, только вот многое из того, с чем она столкнётся в будущем, вероятно, будет откровенно хуже, чем плен Бронсона, и уж точно опаснее, чем переезд в мою квартиру. Я должен был дать ей время прийти в себя.
Она наивная, но в то же время проницательная. Ей удалось догадаться — или почувствовать, что она опоздала исцелить моё сердце. Знала бы, что как только её глаза наполняются ужасом и слезами, моё сердце теряет надежду на исцеление…
Я лежу, глядя в потолок, наблюдая, как синеватое мерцание, исходящее от кожи девушки, то угасает, то разгорается сильнее. Меня убаюкивает этот неспешный ритм, веки тяжелеют, и я с наслаждением их закрываю. «Как ей помочь?» — мелькает в голове, и это последняя мысль, прежде чем я проваливаюсь в сон.
