Я ощущаю только удивление, когда пилот говорит:
— При таком раскладе я просто не смогу посадить вертолёт.
* * *
Я вижу девичье лицо с ямочками на щеках, обрамлённое ярко-рыжими волосами. Чёрные глаза и властный разлёт бровей придают строгости, но сейчас девушка улыбается, и я вижу, что один зуб немного заходит на другой, добавляя всей внешности очарования.
«Дэн, помоги! Рэй снова спрятал мои игрушки!..»
Лицо девочки вдруг преображается, и вот я уже вижу перед собой взрослую женщину невероятной — строгой и сдержанной, изысканной красоты. Тёмные волосы отливают медным оттенком. Разлёт бровей такой же властный, а глаза такие же чёрные, как у девочки, только на лице женщины нет и намёка на улыбку — на нём отражается лишь боль, когда она произносит: «Не позволяй ей вставать у него на пути. Она должна жить. И сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется. И никогда — слышишь меня? — никогда не признавайся, что ты знаешь правду…».
Я часто моргаю, и вдруг черты лица женщины преображаются настолько, что в какой-то момент я узнаю… Габриэллу…
Слегка влажные светлые волосы рассыпаются по плечам, закручиваясь крупными локонами. Неземные ярко-зелёные глаза смотрят устало, сдержано и даже отрешённо, и меня пугают эти изменения — пугают и… завораживают. Платье нежно-зелёного цвета обхватывает её стройную фигуру, открывая взгляду плавные изгибы тела, оно струится складками и доходит почти до колен. На обнажённых плечах, шее и руках видны рисунки, которые девушка назвала инсигниями, — витиеватые узоры, подобные паутине, ожерелью или утончённому орнаменту.
«Помоги мне. Пожалуйста, помоги…»
Я подхожу и легонько касаюсь её руки. Она даже не шевелится, когда моя ладонь, наверняка холодная по сравнению с её, обхватывает запястье чуть крепче, а другой рукой я провожу по коже, оставляя под пальцами полупрозрачную плёнку. Габриэлла рассматривает ленту, а я не могу оторвать взгляд от самой девушки. Смотрю на неё и повторяю себе, что должен отвести взгляд, потому что чем больше веснушек на её лице замечаю, тем сложнее напоминать себе, что за судьба ждёт девушку на станции…
Собрав силу воли в кулак, я пытаюсь отвернуться и уйти, но Габриэлла вдруг признаётся с неожиданной страстностью:
— Я не настолько наивна, чтобы не догадаться, что это случится не скоро, а может, вообще не случится! Мучитель причинил тебе боль, и это со мной связано, — шепчет Габриэлла, не сводя с меня взгляда. — Из-за меня. Даже сейчас я чувствую, как неравномерно бьётся твоё сердце, — добавляет она встревоженным шёпотом. — Я должна хотя бы попытаться помочь.
Она делает порывистый шаг, и мы оказываемся так близко, что я впервые понимаю, какая она маленькая и хрупкая, едва достаёт мне до плеча и беспомощно смотрит снизу вверх. Если бы я хотел ей навредить, мне бы это ничего не стоило.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза, и её дыхание сбивается, а я совсем теряю голову, когда шёпотом признаюсь:
— Это не из-за датчика.
— Что?
— Сердце неравномерно бьётся. Не из-за него.
Она часто моргает, как будто пытается сфокусировать на мне взгляд.
— Ты один раз уже спасла мне жизнь, — говорю я, заглядывая в невероятные глаза, в которых отражается смятение, — большего просить было бы неправильно. Ожог под рёбрами, — добавляю я, понимая, что Габриэлла не догадывается, о чём идёт речь.
— Ожог? — переспрашивает она растерянно. — Я лишь немного успокоила твою боль…
— Ты не исцелишь мои руки, — говорю я, возвращаясь к предыдущей теме, — и тем более… сердце. Потому что я сам не готов исцелиться…
* * *
Я открываю глаза с чётким осознанием двух вещей: мне впервые приснилось не совсем воспоминание, а на Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо.
Почему я не отступил, когда она бросилась мне навстречу, желая исцелить раненое сердце? Почему я задаюсь вопросом, как далеко она готова была зайти? Мне лучше не задумываться о чужих поступках: я с собственными действиями и чувствами справиться не могу. Стоять там и не отступить было глупо. И трудно…
Не легче, чем когда я коснулся её руки, чтобы надеть ленту. Не легче, чем, когда на её губах остались крошечные кусочки малины, и это притянуло мой взгляд — на доли секунд, но Габриэлла заметила, и я завороженно смотрел, как её щёки залились румянцем. Да, стоять рядом и не уйти было глупо и трудно. И что-то подсказывает мне, что впредь будет отнюдь не легче.
Ты совсем пропал, Дэннис Рилс.
Я смотрю на ленту. Шесть часов утра. Сегодня точно больше не усну.
Я поднимаюсь с дивана. В комнате — звенящая тишина, я не слышу даже намёка на дыхание девушки и не успеваю вспомнить, что деться ей некуда, как уже поднимаюсь по лестнице и замираю.
Девушка лежит на боку, крепко прижимая к себе сбившееся одеяло. Светлые волосы раскиданы по подушке. Пушистые ресницы чуть дрожат и веки трепещут. Паутина витиеватых узоров украшает шею, плечи и руки. Мой взгляд снова задерживается на рисунке, расположенном на внутренней стороне левого локтя: фиолетово-лиловые шишки идут до самого запястья, их ячейки чем-то похожи на соты, а уже распустившиеся бутоны по форме действительно напоминают бабочек. Они как будто блестят капельками воды, и, как и в первый раз, когда я их увидел, хочется провести по коже пальцами, чтобы удостовериться, что они всего лишь рисунок. Мой взгляд скользит по рыжим веснушкам, рассыпанным по рукам и плечам, а потом останавливается на родинке, расположенной на ключице. Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы я поймал себя самого за руку и пристыдил. «На Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо». Но я продолжаю стоять, как вкопанный, стоит моему взгляду остановиться на кулоне, висящем на шее девушки, — том самом, что она попросила у меня, том самом, что спас ей жизнь.
Это был подарок, но, к сожалению, я никогда не питал к нему особой привязанности и нежных чувств, но сейчас одна только мысль, что Габриэлла продолжает носить это простое украшение, хотя в этом давно нет нужны, отчего-то греет мне душу.
Говорят, что во сне люди кажутся более юными, чем в жизни. Но я, наоборот, сказал бы, что спящая Габриэлла выглядит более взрослой и мудрой: в ней нет страха и детской растерянности — только совершенная красота. Когда я увидел её в первый раз и думал, что она виртуальная наркоманка, то смотрел на её просчитанную, выверенную красоту и испытывал сожаление, что даже она подвержена порокам, а теперь, глядя на то, как сладко она спит, я думаю лишь о том, как мне найти хоть один изъян в этом совершенстве…
Интересно, какая она на планете, со своими родными и друзьями? Кто ищет её? Что ждёт её на этой станции?.. — Другие вопросы, возникающие в голове, нравятся мне ещё меньше предыдущих: почему вчера я признался ей, что потерял маму? Зачем рассказал о себе? «Ты знаешь, почему, — шепчет внутренний голос, но я не хочу его слушать. — Только не витай в облаках…». Чьи это слова? Ньюта? Или моей совести?
Отказываюсь признаваться себе, сколько времени проходит, пока я, как ненормальный, просто остаюсь на месте и смотрю на то, как мирно спит Габриэлла. На станции я очень давно не видел умиротворения на чьём-либо лице, что теперь спокойно сомкнутые веки девушки и то, как размеренно она дышит, навевает на меня тоску по безвозвратно потерянному прошлому, лишённому ежесекундного страха.
Проходит немало времени, прежде чем я наконец возвращаюсь к реальности и нажимаю на кнопку на сенсорном экране, встроенном в стену. Я ставлю таймер на семь пятнадцать. Через сорок пять минут Габриэллу разбудит не надоедливый голосовой робот и не визгливый будильник. Её кожи коснётся едва ощутимый поток воздуха. Я никогда не ставил его, потому что не хотел лишний раз напоминать себе о приятном лёгком ветре, который в хороший день дул в лицо на берегу океана, когда мы жили на планете. Но для Габи это будет единственно подходящий способ, чтобы проснуться.
