было сложно, а потому, что я оцепенела от пронзившего меня испуга. Я зажгла крохотное пламя на пальце и тихо боялась… хотя до не давнего времени я была уверенна, что высота у меня может вызвать лишь повышенную чувствительность, впоследствии — слезы.
Зрелище было настолько прекрасным, настолько ужасным. По мере приближения свирепых туч раскаты грома становились более зловещими и страшно громкими, а дирижабль начало заметно потряхивать.
Теперь находиться в маленькой каюте напротив большого иллюминатора не казалось чем-то приятным, это было окно в настоящий раскрытый стихийный зев ада, который приближался с небывалой скоростью.
Я пулей выскочила из своей каюты, напрочь забыв о Лазуре. Меня несло на волнах страха. В моей голове бесконечное количество раз бился один-единственный вопрос: Где Сеймур?
Я не могла дать себе честного ответа, почему именно он. Я не знала, говорила ли я это вслух. Я просто суетливо перебирала ногами по лестнице, шарила глазами в его поисках. Я в панике выбежала на верхнюю палубу — это была самая отвратительная идея за всю мою жизнь.
За секунду косой ливневый дождь намочил меня до последней нитки, и я настолько растерялась, что, кажется, потеряла все ориентиры. Все окружающее слилось и превратилось в одно темное пятно, наводящее на меня панику и ужас. Волосы мучительно липли к очкам, и капли мешали что-либо разглядеть. Члены экипажа стали все на одно лицо в темных бесформенных плащах. Я и до этого могла их идентифицировать с трудом, а сейчас тем более. Я кружилась на одном месте, цеплялась в каждого встречного и спрашивала с паникой в голосе:
— Где Сеймур?
Вокруг меня заработало сарафанное радио, в котором друг другу передавался вопрос: «Куда запропастился чертов Гровейнец?»
Краем мозга я понимала, что снова мешаю, снова отвлекаю своей совершенно неуместной истерикой, но ужас забрал у меня способность адекватно анализировать и рассуждать.
Когда сквозь свои залепленные волосами и дождем очки я различила черты Архольна, то безрассудно кинулась к нему на грудь, вцепилась сведенными судорогой пальцами в мокрый плащ и громко расплакалась, бесстыдно, неуклюже, унизительно.
— Рыжая, что с тобой? — беспокойно спросил он.
Конечно, я не могла ответить внятно. Мой рот исторгал звериный скулеж и вой, меня трясло от страха, я не в силах была остановиться.
Сеймур бережно поднял меня на руки и унес от безумства стихии.
Мне было все равно, куда, в каком направлении, лишь бы с ним. Я позорно всхлипывала и слушала его голос, который ворковал:
— Неужели профессор боится дождичка? Ладно тебе, Лия, в конце концов, ты же не леденец на ножках, хоть и сладкая. Ты не боялась змей на островах, все лезла в их норы, скорпионов не замечала, когда они путались у тебя в волосах, а капли воды напугали тебя до смерти.
Пока он говорил, ласково гладил меня огромной теплой рукой по сырым и холодным волосам, осторожно прижимая к себе.
Сеймур счел, что его каюта больше подходит для успокоения моей бедовой рыжей головы, и он был прав, как никогда, хотя бы потому, что в его каюте не было такого большого иллюминатора, а было только маленькое кругленькое оконце. Это стало той отправной точкой, после которой я начала приходить в себя.
Его каюта была меньше моей, с тесной заправленной кроватью и небольшим комодом для хранения одежды, и ни одной личной вещи, будто здесь никто время и не коротал.
Сеймур сел на кровать вместе со мной, с рук он меня так и не отпустил, а я и не рвалась. Так было менее страшно, приятно, бессовестно тепло и мирно.
Дирижабль трясло все сильнее — руки удерживали все крепче, но меня это уже не приводило в дикий ужас. Всхлипы отступили и слезное производство остановилось. Чтобы хоть как-то отвлечься от темы непогоды, пугающей в своем неистовстве, я заявила:
— Ты собирался прийти вечером и не пришел. Почему?
— Ты была с Кроуэллом. Я не хотел мешать.
— Мешать чему? — я все так же продолжала бессмысленную беседу, лишь бы не обращать внимание на гул ветра, скрип древесины и грохот грома, от которого я вздрагивала и болезненно сдавливала все то, что попадет под руку.
— Вам, — бросил он, удерживая меня крепче.
— Каким таким нам? — продолжала я говорить полнейшие глупости, даже не особо вникая в их смысл.
Мои глаза скользили по моим синим пальцам, по сжатой ими рубашке, которую я умудрилась вытащить из-под плаща. Сеймур так и не снял его, боялся выпустить меня из своих рук. Мой взгляд пополз еще дальше по его мощной шее и кадыку, который поднялся и опустился с глотком, по бороде, в которой остались капли дождя. На губах я задержалась дольше, чем стоило…
— Послушай, рыжая. Думаешь, раз я простой наемник, то глупец? — завелся от чего-то Сеймур. — Тебе он нравится.
— Что? — непонимающе спросила я. Мне даже пришлось привстать для того, чтобы заглянуть в типичные для Гровейнцев голубые глаза, может, в таком положении мне будет легче понять Гровейнскую логику.
— Подожди, подожди, — застрекотала я, — я что, похожа на Святую Всепрощающую?
Почему мне на ум пришла Святая женщина из древней легенды, сложно было объяснить. Буря явно повлияла на мой рассудок, и не в лучшую сторону.
Святая Всепрощающая всем помогала и всех прощала, и люди возвели ее в ранг Святых, чуть ли не Стихий. Она стала олицетворением человечности, доброты и поддержки.
Ответ Сеймура я насильно прервала, заткнув его рот своей ледяной ладонью. Контраст прикосновения моей кожи и его теплых губ был колоссальным и путал меня, а его борода щекотала кожу и сбивала с мысли.
Продолжая смотреть ему прямо в глаза, я собралась вопреки отвлекающим и волнующим факторам и закидала его вопросами:
— Разве можно любить и обманывать? Разве можно чувствовать что-то действительно ценное и манипулировать только для того, чтобы поставили закорючку на бумажке? Разве так поступают с человеком, которого любят?
Я убрала с его лица ладонь и опустила глаза, но говорить продолжила:
— В любви я понимаю ничтожно мало, с этим не поспоришь. Книги, магживотные, эксперименты, преподавание, туфли — это я люблю, умею и понимаю.
Сеймур не перебивал и даже не пытался, участливо слушал, а я, поправив очки, решила сказать ему все, что чувствовалось на душе. И почему я решила, что Архольн подходящая «жилетка» для моих мутных домыслов…
— Мне скрывать нечего. Ты прав, я видела в себе симпатию к Серхио, но головы никогда не теряла. Я — профессор, а он — владелец Причала и Верфи. Это первое. А второе, как ситуацию
