не была богатой, но мы с сестрой никогда не чувствовали, что в чем-то уступаем другим. Мама всегда говорила, что для мечты нужно только захотеть достать, и все обязательно получится, главное не опускать руки. Золи, моя сестра, родилась, когда мне было пять, но уже к ее пяти годам стихия проснулась, и бой был неравным.
— Огонь?
— Воздух. Но это не помешало ему убивать мою сестру в течении года. К ее шести она уже не могла ходить, и только лежала в постели, умоляя нас закончить ее страдания, — горячие пальцы вскользь погладили поясницу стараясь утешить, но обессиленно опустились вниз. — Мы собирали последние деньги, жили на жалкую долю от лир, что зарабатывали родители, но ей не становилось легче. Совсем. Папа не пережил мук своей дочери, и просто ушел, собрав свои вещи. Больше мы его не видели. Возможно, он уехал в Зайданию, но к сожалению, точно мы так и не узнали.
Мама впала в отчаянье, деньги стремительно подходили к концу, и она пришла к решению занять их у ростовщика под большой процент. Но только Золи и это не помогло, даже, наверное, усугубило. Она же понимала, что лекарства не падают с неба, а тут обезболивающее, растирки, микстуры откуда не возьмись. Месяц — и ее не стало. А долг повис тяжелым ярмом на шее, с каждым днем приближая момент, когда придется платить по счетам.
И этот день приблизился стремительно быстро.
Как бы не хотелось признавать, но возможно я тогда сильно испугалась, не пожелав тянуть до последнего. Видя, как мать убивается над вещами сестры, я понимала, что вся ответственность теперь исключительно на мне. И я не придумала ничего лучше, чем продать единственное, что у меня было — себя.
— Сколько тебе было лет? — хмуро спросил господин, и я произнесла эту жуткую цифру вслух:
— Двенадцать. Я была еще ребенком.
— Ты… — он захрипел, и я поспешно погладила крепкий живот, стараясь показать, что прошлого не вернуть и жалеть уже ни о чем. — Ты… готова была торговать собой?
Промолчала.
Моей ответ ничего бы не изменил, даже согласить я или начти отрицать.
Честно признаться, тогда я не думала об этом. Просто делала так, как считала нужным, едва выторговав у Карата хорошую сделку. Вор или не вор, но он поступил по совести, не тронув меня и пальцем, и сдержав свое слово.
— Сколько ты была у Терн?
— Десять лет. Мой срок подходил к концу, и если бы вы меня не выбрали, Терн бы отпустила меня. Возможно, конечно, она бы попыталась надавить, получить с меня хоть что-то, но по закону я бы была свободна, как неликвидный товар, которому не нашлось прямого применения.
— Еще день, и ты бы была свободна, — сожаление просквозило в голосе шайсара, и он отвернулся в сторону, сглотнув ком в горле, и заставив кадык дернуться вверх-вниз.
— Я свободна. И даже куда честнее, чем все могло бы быть. Ростовщик вернул свои деньги, Терн окупила затраты, вы получили лирею, а я…
— Что ты? — спросил он, не дождавшись продолжения фразы.
— Нашла вас. Я ни о чем не жалею, господин. Все происходит так, как должно было быть.
— Судьба действительно играет с нами, Луна. Но в первые за всю жизнь, я готов признать, что она права. Я получил даже больше, чем хотел.
— А что вы хотели, господин? — спросила, глядя как одинокая пылинка летает в воздухе, то замирая, то подрагивая от тепла свечей.
— Я хотел определенности. Ты, наверное, как и многие, считаешь меня чёрствым, холодным. Отчасти это правда, но вся суть в том, что, то, что я чувствую, всегда казалось мне неподъемным. И я научился ограждать себя от этого, лишившись всех пестрых красок. — Он громко сглотнул, и продолжил. — То, что я мог бы и не пережить, просто исчезло, растворилось в воздухе. Но забрало с собой и все остальное. Все стало серым вокруг, Луна, совершенно все. От потолка и до пола. А я хотел вдохнуть полной грудью, чтобы убедиться в своем существовании.
Понимая, о чем он говорит, я не решилась продолжать этот разговор, ладонями гладила горячую кожу, стараясь расслабить шайсара, укачать его и утянуть в сон.
Возможно то, с чем я жила всю свою жизнь, действительно оказалось для него неподъемной ношей. А может и Исшин права, сказав, что для шайсаров нет предела, и вспышки эмоций так же губительны, как болезнь.
Правильного ответа я не знала, но слушая мирное дыхание господина, я все сильнее убеждалась в том, что и ему и мне это просто необходимо.
Так велела судьба.
Дни тянулись один за другим, и ближе приближался Архен, тем мрачнее становилась обстановка. Словно дворец погрузился в тяжелый и тягостный сон, а природа едва держала себя в руках, чтобы не разрыдаться.
На самом деле просто пришла осень, несущая в себе серые дождевые тучи и ветер, прогоняющий легких пташек в саду по гнездам. Но мне и вправду казалось, будто все замерло: слуги стали тише и медлительнее, свет в коридорах стал тусклее и реже, а молчание больше не несло в себе тишину. Только безмолвные крики.
Повелитель поправлялся, и уже легко подымался с постели, чтобы размять тело и принять ванну. Исшин занималась дворцом, советуясь с братом, и теперь нечасто заходила поболтать, провожая меня тоскливым взглядом.
Человека, пытавшегося убить повелителя приговорили к заключению быстро. Оказалось, что это был очередной наемный убийца из Зардании, которая регулярно пытается убрать шайсара с лица земли, и забрать приличный кусок территорий с железными шахтами. И это покушение далеко не первое, но самое удачное надо заметить.
Ранить господина и едва не прикончить — задача не из простых.
Мы говорили вечерами. Долго и ровно, словно знакомились и делились впечатлениями за всю накопившуюся жизнь. Господин всегда слушал меня внимательно, детально рассказывал мне важные моменты, но, как и всегда — только если я спрашивала. Он готов был привычно платить молчанием за молчание, таков характер. Я с этим просто смирилась.
Только на вопросы о повелительнице он не отвечал, упрямо отводя глаза и делая вид, что ничего не слышит, даже если я целенаправленно маячила перед ним. Все что я слышала — «Этого не будет», и на этом разговор вновь заканчивался неловким молчанием.
Мне все проще было прикасаться к нему.
