Кто он?
Людмила чувствует себя мокрой тряпкой, по которой проехал асфальтоукладчик. Подняться и сесть на ковре сейчас кажется одним из героических подвигов, какие совершали в прошлом легендарные колдуны.
Но это злое слово «НАДО».
Через боль, через страдания, через муки…
Надо подняться и сесть.
Сухожилия скрипят, губа оказывается закушенной до такой степени, что вниз тянется медленная капля крови. Руки дрожат, но все-таки отталкиваются от ворса.
Да! У нее получается сесть!
— Поторопись! Они уже близко!
Хорошо Кракену командовать за тридевять земель, а оказался бы он сейчас на ее месте…
И кто они? Инквизиторы?
За дверью раздаются голоса, и в дверь раздается осторожный стук. Тактичные… Чтобы их демоны разорвали на тысячи кусочков…
Надо встать! Надо!
Какое же противное слово!
Стон вырывается у Людмилы, когда получается привстать на корточки. Теперь распрямить ноги и можно будет сделать пару шагов…
Снова стук, на этот раз смелее.
— Павел Геннадьевич, с вами все в порядке? — слышится мужской голос.
— Бысссстрее, маленькая ведьма. Бысссстрее!
— Да я и так спешу! Не мешайте!
Этот хрип вырывается у нее? Что у нее с голосом?
На этот раз в дверь уже не стучат, а бьют со всей силы ногой. До окна рукой подать, но где набраться сил на эти движения?
— Именем Святой Инквизиции! — кричат за дверью, следом идет грохот взрыва и массивная дверь падает на пол.
В проем влетают мужчины и тут же направляют осколки на Людмилу. Тело снова парализует неведомая сила, а за окном…
За окном пролетает синее чешуйчатое крыло…
— Ты не усссспела, маленькая ведьма, — с сожалением говорит Левиафан.
Не успела… Так много горечи в этих словах.
Не успела… Людмила слабо улыбается, когда к ней подскакивает обгорелый батюшка Николай.
Не успела…
Даже пощечина не выводит ее из того блаженного состояния, в какое погружается душа Людмилы.
Я все успела, а дальше хоть трава не расти!
— Нет! Мы же договаривалиссссь на большшшшее! — в ярости повышает голос невидимый Левиафан.
— Где верховный инквизитор? — брызжет слюной батюшка Николай. Людмила отвечает им обоим:
— Отстаньте от меня! Я больше ничего не хочу…
И на самом деле — полнейшая апатия накрывает пуховым одеялом, сквозь которое слышны какие-то звуки. Она садится на ковер и даже не пытается прикрыться. Плевать на все. Крики раздаются так издалека, словно из другого дома, где веселые хозяева вовсю развлекают гостей.
Что будет дальше — да плевать! Все одно когда-нибудь она умрет, так почему бы не сейчас? В этот прекрасный день, когда она видела недоумение, страх и ужас на лице своего заклятого врага. А как смешно Павел сучил ногами, когда его затягивало в портал…
Батюшка Николай поднимает руку, чтобы ударить Людмилу, но застывает забавной статуей.
Да, он тоже смешной. Смотрит за спину Людмилу, как будто там есть что-то важнее удара. Пусть бьет, сейчас уже ничего не тронет ведьму, которая с улыбкой готовится взойти на костер. Еще немного и она увидит своих родителей. Сможет их обнять и расскажет, что отомстила за их смерть.
Улыбнется ли мама? Или покачает головой? А что скажет отец? И важно ли это сейчас?
Но почему батюшка Николай медлит? Почему он застыл? Почему крики за спиной напоминают не радостные, а крики ужаса? Что там происходит?
Да плевать! Чтобы не происходило — это уже мало касается ведьмы, которая одной ногой ступила на эшафот. Ее отпускает из невидимого плена, а глаза батюшки Николая сужаются от злости. Неужели это его ловят на силу осколков?
Но кто?
— До чего же ты везучая, маленькая ведьма, — слышится в голове голос Великого Кракена.
Везучая? Почему?
Обожженное лицо батюшки Николая брызжет алыми кляксами, когда в него впивается чужой кулак. Священник так смешно взмахивает руками, как будто хочет взлететь коршуном над этой бренной землей. У него получается оторваться от ковра и в его грудь бьет синяя молния. Такие молнии слетают с неба во время грозы, либо из инквизиторских треугольников…
Людмила не верит своим глазам — батюшка Николай отлетает к окну, бьется спиной о пластиковую раму и исчезает в проеме. Только след от окровавленной ладони остается на косяке. Словно поставил подпись в гостиничной книге и ушел. Ушел насовсем. Так просто?
Городской шум приходит на место крика улетевшего священника. Слышны сирены машин Святой инквизиции, где-то невдалеке раздается стрекот вертолета. Это не может стрекотать священник, значит, это вертолет. Зачем он прилетел?
— Люда!
Какой знакомый голос. Она уже слышала его раньше. Да-да, совершенно точно — слышала. И он ей нравился. Он и сейчас ей нравится, этот мужской голос. Бархатистый, успокаивающий, словно ласкающий душу. А руки, которые подхватили ее и уложили на ковер? Да-да, они тоже нравятся. Они совсем недавно ласкали ее и эти приятные воспоминания прорываются сквозь накатившую апатию.
— Люда! Очнись! Где Павел?
Это Фердинанд. Это он. Сердце прыгает в груди, когда в поле зрения попадают его глаза. На его красивом лице видна кровь, а на лбу поблескивает глубокая царапина.
Он вернулся за мной? Он меня не бросил?
Людмила слабо улыбается и касается щеки Фердинанда. Движение настолько легкое, что не потревожило бы и задремавшую бабочку на бутоне роз.
— Он умер! И я умираю. Оставь меня…
— Людочка, девочка моя любимая, нам надо уходить!
Девочка… Он назвал меня любимой девочкой… Как приятно…
Это добавило еще одну эмоцию, которая начинает выталкивать из апатии. Хочется поцеловать его, но почему-то он ускользает и пытается поставить ее на ноги. Зачем? Тут и так хорошо…
И тут взгляд падает на других инквизиторов. Так вот почему застыл батюшка Николай, и вот почему были слышны крики — люди лежали в позах брошенных кукол. Словно какая-то нерадивая девочка поиграла и разбросала кукол по углам, лишь бы не убираться и создать видимость чистоты. Но вряд ли эта девочка испачкала бы любимых кукол вишневым варением.
А вот Фердинанд испачкал…
Они все мертвые? Пять человек в комнате, превратившейся из кабинета верховного инквизитора в усыпальницу веры. Не надо было выбрасывать батюшку Николая из окна — тогда бы получилось четное число и всех можно было бы красиво уложить шестилистником…
— Людочка, да очнись же ты! Нам нужно уходить!
А вот кричать не надо… Или надо? Крик тоже побуждает вынырнуть из апатии, и Людмила уже более осмысленно смотрит на Фердинанда. Он бросил ее! Он оставил ее в руках Павла Геннадьевича!
И теперь вернулся…
— Зачем ты вернулся? — срывается у нее с губ.
Он пытается что-то на нее надеть. Что это? На руках защелкиваются красивые наручи, их
