медная окантовка напоминает переплетение змей. Что-то знакомое. Да это же наручи Зифильды. Артефакт! И остальные артефакты тоже здесь. Лежат на поверхности стола, как будто их и не уносили. И еще один, незнакомый, но много раз виденный в книге Апьториса.
— Это же кольчуга…
— Да, кольчуга Сауруса! Подними руки, дай мне ее застегнуть.
Серебристая, легкая на вес, она покрывает Людмилу словно рыбьей чешуей. Холодок пробегает по коже, когда серебристая кольчуга касается покусанных сосков. Людмила поднимает глаза на Фердинанда.
— Но откуда? Откуда она у тебя?
— Надо было внимательнее изучать документы начальника, — легкая усмешка появляется на губах Фердинанда и тут же пропадает, когда он кидает взгляд на окно. — Она всегда была здесь, в прокурорском хранилище. Людочка, прошу тебя — поторопись. Я люблю тебя, но если не поторопимся, то останемся здесь вместе с остальными инквизиторами.
Я люблю тебя…
— Почему ты меня оставил? — спрашивает Людмила, когда на талии застегивается пояс Ларинджины.
— Я ничего не мог тогда сделать. Мне пришлось уйти, — желваки Фердинанда ударили в щеки с такой силой, что на миг Людмиле показалось, будто они прорвут тонкую кожу. — Я не мог иначе.
— Зачем ты мне помогаешь?
Фердинанд оглядывается на окно, смотрит на упавшую дверь, за которой издалека слышны крики. Он вздыхает и заглядывает в глаза Людмилы. Девушке кажется, что он смотрит глубоко в душу, туда, где свернулась клубочком и плачет маленькая девочка, у которой только что убили родителей. Кажется, что он сейчас утешит ее, погладит по голове, но вместо этого он протягивает сапоги Круатоса.
— Я устал видеть, как мой народ страдает оттого, что кто-то один решил — будет так и не иначе. Все инквизиторы — колдуны, но почему-то они возвышаются над другими колдунами, которым повезло чуть меньше. Так не должно быть. Это несправедливо.
— Но ты же повел инквизиторов против тритонов…
Снова легкая усмешка касается губ Фердинанда.
— Думаешь, что только ты одна можешь заполнять легкие жидкостью и предупреждать Великого Кракена о готовящейся атаке? Я ненавижу своих собратьев по вере, и знал, как можно нанести удар святой инквизиции.
— Он тоже был у меня, маленькая ведьма, — раздается в голове Людмилы голос Великого Кракена. — И я рассказал ему о тебе.
— От Кракена я и узнал, кто работает рядом с Павлом. Я знал, что кто-то готовится стать Святой ведьмой, но не знал — кто именно.
— Как?
— Мне рассказал об ищущей женщине демон Кричинский предгорий. А потом прокричал вампир Лиарус, у которого взяли сапоги старого Круатоса. Я даже устроился поближе к кольчуге Сауруса, чтобы иметь возможность присоединиться к ведьме. А когда я зашел к тебе в гостиницу… Я не знал, что тогда на меня нашло. Хотел просто поговорить, но у Павла были свои планы. Держи, — Фердинанд помогает укрепить щит Мантиры.
— И ты вернулся.
— Да, потому что в небе появился синий дракон.
— Кто? — переспрашивает Людмила, засовывая кинжал Харунта за пояс.
— Синий дракон. Он пролетал над городом в то время, когда появилась прошлая Святая ведьма.
«— Бысссстрее, маленькая ведьма. Бысссстрее!» — кажется, так говорил Левиафан перед тем, как за окном мелькнуло чешуйчатое крыло.
Вот что он имел ввиду.
Людмила берет в руки кинжал и плеть.
Могущество.
Это то слово, которым можно описать сейчас состояние Людмилы.
Сила.
Второе слово приходит на ум, когда по телу пробегают разряды тока. Мудрость.
Третье слово возникает после водопада знаний, которое обрушивается на ведьму.
Людмила поднимает глаза на Фердинанда. Крики за стеной слышатся все ближе. Еще чуть-чуть и в кабинет ворвутся.
— Я могу читать мысли.
— Я знаю.
— Я могу видеть прошлое.
— Я знаю.
— Я могу сделать этот мир чище.
— Летим же в конгрегацию. Пора освобождать мир Каурона от паразитов.
Людмила обнимает Фердинанда за плечи и притягивает к себе в горячем поцелуе. И ни один из колдовских артефактов не воспротивился соприкосновению с инквизиторским треугольником.
Зеваки потом рассказывали, что из разбитого окна прокуратуры, откуда до этого вылетело обгоревшее тело священника, вылетело облачко серебряного тумана и понеслось над городом со скоростью брошенного камня. И неслось это облачко над крышами домов, в которых демонстрировались фильмы с пометкой «одобрено святой инквизицией». Оно летело над площадью со стоящими обугленными столбами, где издали свой последний крик неудачливые колдуны и ведьмы. Оно мелькнуло над домом Людмилы, в котором шел обыск и извлекались запретные ингредиенты.
Останавливается облачко недалеко от серого массивного здания Святой конгрегации. Серебряный туман рассеивается и перед сотней хмурых инквизиторов возникает целующуюся пара. Окровавленный инквизитор и почти обнаженная ведьма, тело которой облегает сверкающая на солнце чешуя. Они целуются так, как будто нет перед ними толпы народа с поднятыми треугольниками в руках. Как будто не парит в небе черный вертолет, чьи орудия нацелены на пару. Целуются так, словно в последний раз…
Когда спустя пятьдесят лет Сергей Павлович Геворов рассказывал своим правнукам о той страшной битве, в которой ему посчастливилось уцелеть, то дети смотрели на него с восхищением. А взрослые внуки неодобрительно покачивали головами — совсем старик из ума выжил, если такие ужасы рассказывает детям. Они же не уснут потом. И даже если такое было, то оно случилось целое поколение назад.
И были сняты фильмы о пришествии Святой ведьмы, и были сложены песни, и нарисовано много картин, но это уже было потом. А в тот день молодому инквизитору, поставленному в оцепление конгрегации, было страшно.
Он наблюдал, как красивая девушка оторвалась от предателя-инквизитора и сделала шаг вперед. Это было словно сигналом к действию и Сергей Павлович Геворов тоже выпустил молнию из святого треугольника.
Сотня молний! Да от ведьмы даже воспоминания не должно остаться! Ни от нее, ни от предателя-инквизитора. Конечно же — предателя! Иначе почему он вместо того, чтобы постараться нейтрализовать ее, хотел заслонить женщину с буквой «В» на щеке?
— Вот и все! А сгоняли-то нас с такими глазами, будто высшие демоны восстали против конгрегации! Фигня это, Cepera! — улыбнулся тогда сосед Сергея Павловича, Димка Малышев.
Тот еще прохиндей, всегда норовил что-нибудь слямзить, а потом хлопал невинными глазами и отказывался. Но в этот раз взгляд невинных глаз указал на огромный горящий костер, по которому продолжали хлестать разряды святых молний.
Никто не должен выжить под таким обстрелом. Ставили как-то эксперимент и от двадцати молний металлическая болванка, весом в триста килограммов, превращалась в лужицу раскаленного металла. А тут сто молний. Ничто живое не могло устоять.
— Прекратить обстрел! — спустя пять минут прокричал архиепископ Илья, командир
