— Ты уверена? Потому что мы все знаем, что ты была очарован титулом Аид…
— Аид — не проблема. — Я не хочу рассказывать им то, что знаю о маме, но им нужно знать. — Мать
угрожала перекрыть всю линию снабжения нижнего города, пока Аид не вернет меня.
— Мы знаем. — Каллисто проводит рукой по своим длинным темным волосам. — Она
разглагольствовала об этом с тех пор, как ты ушла, доводя себя до исступления.
— Она волнуется, — говорит Эвридика. Каллисто фыркает. — Она злится. Ты бросила ей вызов и
оставила ее с пирогом на лице перед остальными Тринадцатью. Она сходит с ума, пытаясь сохранить лицо.
— И она беспокоится. — Эвридика бросает взгляд на нашу старшую сестру. — Она убиралась.
Я вздыхаю. Легко изобразить мою мать злодейкой рядом с Зевсом, но она действительно любит нас. Она просто не позволяет этой любви встать на пути ее амбиций. Моя мать может быть с каменным лицом, отдавая приказы, как генерал, собирающийся идти в бой, но когда она волнуется, она убирается. Это ее единственная подсказка.
В конечном счете, это ничего не меняет.
— Она не должна была обрушивать это на меня.
— Никто с этим не спорит. — Психея поднимает руки. — Никто ни с чем не спорит. Мы просто
беспокоимся. Спасибо, что уточнила.
— Будьте в осторожнее. Я скучаю по вам.
— Мы тоже скучаем по тебе. — Психея улыбается. — Не беспокойся о нас. У нас здесь все под
контролем, насколько это возможно. Она вешает трубку до того, как я успеваю уточнить заявление.
Не беспокоиться о них.
Я не беспокоилась о них, на самом деле. До сих пор.
Я перезваниваю им. Звоню долго, прежде чем Психея берет трубку. На этот раз Каллисто и Эвридики нигде не видно, а Психея выглядит не такой бодрой, как несколько минут назад. Я хмурюсь.
— Что происходит? Что ты мне не договариваешь?
— Мы в порядке.
— Да, ты продолжаешь это говорить, но это звучит так, как будто ты пытаешься успокоить меня,
а я не успокоена. Говори прямо. Что происходит?
Она оглядывается через плечо, и свет в комнате становится немного тусклее, как будто она закрыла дверь или окно или что-то в этом роде.
— Я думаю, что кто-то следит за Эвридикой. На самом деле, не только она. Каллисто ничего не
сказала, но она на взводе даже больше, чем того требует ситуация. И я думаю, что видел одну и ту же леди последние три раза, когда покидал пентхаус.
Холодок пробегает у меня по спине.
— Они знают, где я нахожусь. Зачем им пытаться выследить тебя до меня?
Психея сжимает губы и, наконец, говорит:
— Я думаю, они следят за тем, чтобы никто из нас не попытался сбежать.
— Зачем маме… — я резко останавливаюсь. — Не Маме. Зевсу.
— Это моя мысль. — Психея проводит пальцами по волосам и крутит их — нервный жест, который
у нее был с тех пор, как мы были детьми. Она напугана.
Это из-за меня. Зевс не преследовал никого из нас до того, как я сбежала. Я закрываю глаза, пытаясь воспроизвести возможные сценарии, возможные причины, по которым он сделал это, помимо обеспечения их присутствия в верхнем городе. Мне не нравится то, к чему я все время возвращаюсь.
— Ты же не думаешь, что она подменит одну из вас в браке вместо меня, не так ли? Если это
так, то я должна вернуться. Я не могу быть причиной, по которой одна из моих сестер выходит замуж за этого монстра, даже если мне придется принять удар на себя, чтобы этого не случилось.
— Нет. — Она качает головой и снова трясет ею сильнее. — Абсолютно нет. Они загнали себя в
угол, объявив об этом публично. Они не могут заставить одного из нас занять твое место, не выглядя при этом дураками, и это единственное, чего не сделают Зевс и мать.
Это облегчение, но не такое большое, как мне бы хотелось.
— Тогда почему?
— Я думаю, он может попытаться обманом заставить тебя вернуться через реку Стикс. — Психея
выдерживает мой пристальный взгляд, такой серьезный, какой я ее никогда не видел. — Ты не можешь этого сделать, Персефона. Что бы ни случилось, ты должна держишься того же курса, что и Аид, и убираешься с Олимпа. У нас здесь все схвачено.
Холод пронизывает все мое тело. На что пойдет Зевс, чтобы вернуть меня? Я была так сосредоточена на том, как он может попытаться овладеть мной, что не смотрела под другими углами. Мать никогда не причинила бы вреда своим дочерям, даже если бы передвигала нас, как шахматные фигуры. Она может позволить нам испытать определенный уровень опасности, но она не законченный монстр. У меня такое чувство, что если бы я действительно пошла на этот брак, у нее был какой-то второстепенный план, чтобы убедиться, что я не закончу так, как другие Геры. Это не имеет значения, потому что она меня не спрашивала.
Но Зевс?
Его репутация не сфабрикована. Даже если то, что он убил жену, — всего лишь слухи, то то, как он расправляется с врагами, — нет. Он не поддерживает свою железную хватку на Олимпе, будучи добрым и внимательным и уклоняясь от грубых звонков. Люди повинуются ему, потому что боятся его. Потому что он дал им повод бояться его.
Психея, должно быть, видит страх на моем лице, потому что она наклоняется и понижает голос.
— Я серьезно, Персефона. У нас все в порядке, и здесь все под контролем. Не смей
возвращаться за нами.
Чувство вины, о котором я очень старательно не думала в течение нескольких дней, грозит вцепиться мне в горло. Я была так сосредоточена на своем плане, на своей конечной цели, что на самом деле не задумывалась о том, что мои сестры, возможно, расплачиваются за это.
— Я самая плохая сестра.
— Нет. — Она качает головой. — Ни капельки. Ты хочешь уйти, и тебе следует уйти. Мы все трое
могли бы уйти, если бы захотели.
Это не заставляет меня чувствовать себя лучше. Это может на самом деле заставить меня чувствовать себя хуже.
— Быть в этом пентхаусе, быть рядом с этими людьми… Это заставляет меня чувствовать, что я
тону.
— Я знаю. — Ее темные глаза полны сочувствия. — Тебе не нужно оправдываться передо мной.
— Но мой эгоизм…
— Прекрати. — В голосе моей сестры проскальзывает резкая нотка. — Если ты хочешь кого-то
обвинить, вини мать. Вини во всем Зевса. Боги, вини всех Тринадцать, если хочешь. Мы не выбирали эту жизнь. Мы просто пытаемся пережить это. Это выглядит по-разному на всех нас четверых. Не извиняйся передо мной и, конечно, не называй себя эгоисткой.
У меня горло горит, но я отказываюсь предаваться жалости к себе настолько, чтобы плакать. Я борюсь за улыбку.
— Ты довольно умна для младшей сестры.
— У меня есть две замечательные старшие сестры, у которых я могу учиться, — она отводит
взгляд. — Мне нужно идти. Звони, если тебе что-нибудь понадобится, но не смей менять свои планы ради нас.
Ярость в ее голосе гарантирует, что я этого не сделаю. Я заставляю себя кивнуть.
— Не буду. Обещаю.
— Хорошо. Береги себя. Люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
Затем она ушла, оставив меня пялиться в пустой камин и гадать, не совершила ли я ужасную ошибку.
Глава 19Аид
Сумерки крадутся по небу к тому времени, как я заканчиваю с различными делами, которые нужно было сделать сегодня, и отправляюсь на поиски Персефоны. Наша территория настолько подготовлена, насколько это возможно, к тому, что грядет. Я приказал своим людям сообщить, что могут быть перебои с поставками, и планировать соответствующим образом. Шпионы в верхнем городе находятся в состоянии повышенной готовности и готовы переправиться через реку в безопасное место. Все смотрят и ждут, что будут делать Зевс и Деметра.
Я устал. Действительно чертовски устал. Такого рода истощение, которое подкрадывается и тянет человека вниз между одним шагом и следующим.
Я не совсем понимаю, с каким нетерпением жду встречи с Персефоной, пока не вхожу в мини-библиотеку и не нахожу ее свернувшейся калачиком на диване. На ней одно из платьев, доставленных Джульеттой, насыщенного ярко-синего цвета, и она читает книгу. В камине потрескивает небольшой огонь, и сама нормальность этой сцены чуть не сбивает меня с ног. На долю мгновения я позволяю себе представить, что это зрелище будет встречать меня в конце каждого дня. Вместо того чтобы тащиться в свою спальню и рухнуть на матрас в одиночестве, я бы обнаружил, что эта женщина ждет меня.
