— Как ты вообще можешь оставлять меня так надолго? — возмущается вдруг Камышинка. — Так не должно быть! Тебе должно быть невыносимо и на шаг от меня отойти, и взгляд отвести!
Чача пожимает плечами.
— До встречи с тобой я другому человеку в глаза посмотреть вообще не мог, а ты хочешь, чтобы я взгляд не отводил. Твои чары на таких, как я, не рассчитаны. Ну ладно, что ты теперь-то злишься на меня? Разве у тебя со мной плохая жизнь?
— Ты всё это время знал, а мне даже не обмолвился, — упрекает его Камышинка.
— Ну я так рассудил, если б ты хотела мне что-то о себе рассказать, так рассказала бы. Что я буду тебя тормошить? Ты меня тоже не особо расспрашивала, как мне жилось до тебя. Камышик, — Чача протягивает к ней руку в подзывающем жесте. — Ну иди сюда, что ты там жмёшься, как будто я тебя могу обидеть?
Камышинка оставляет дверь в покое и подходит, с трудом умостившись на жёстком стуле.
— В чём дело-то? — снова спрашивает Чача. — Ты двоих родила и не заметила, а сейчас-то что?
— То были мальчики, — поясняю я, когда становится ясно, что Камышинка не собирается отвечать. — А вот девочка не будет похожа на человека. Она станет новой речной дочерью.
Чача хмурится, и Камышинка обхватывает руками живот, как будто не хочет, чтобы он смотрел.
— Это, значит, она тоже одной сырой рыбой будет питаться? — спрашивает Чача. — Надо ещё рыбака нанять?
— Не надо, — шепчет Камышинка, мотая головой. — Надо будет её выпустить в реку. Она сама себе пропитание найдёт.
— Что, прямо новорожденную? — ужасается Чача. — Давай хоть сначала, я не знаю, в аквариум?
— Покажите ему, — еле слышно шелестит Камышинка и снова прячет лицо в руках.
Я послушно открываю снимок со сканера и предъявляю Чаче. Теперь, когда первый шок прошёл, я понимаю, что то, что я приняла за крылья, на самом деле плавники, растущие у девочки на руках, ногах и… хвосте?.. Стараясь не утонуть в этом осознании, я объясняю Чаче, каким образом получен снимок, хотя он не очень-то слушает.
— Я так понимаю, — бормочу я для фона, — что человеческую форму девочка научится принимать ко взрослому возрасту.
— Так это что же, — наконец включается Чача, и я чувствую, как на соседнем стуле Камышинка вздрагивает, — она так и будет в реке жить дюжину лет? Она меня потом и не узнает.
Камышинка хлопает ртом уже совсем по-рыбьи. Что-то мне подсказывает, что узнавание молодой речной дочерью её невольного отца — это проблема, о которой Камышинка задумывалась в последнюю очередь.
— Она… будет кусаться, — наконец отвечает Камышинка. — Вещи портить…
— Мгм, — Чача принимается теребить подбородок, погрузившись в раздумья, — Может, ей отдельный дом построить? С прудом. — И, когда Камышинка не выказывает энтузиазма, добавляет: — Нет, ну а как она зимой в реке одна?
— Давайте, — говорю, — вопрос её проживания решим чуть позже. Меня сейчас волнует другое. Роды речной дочери сопряжены с определённой опасностью, и мне не хотелось бы рисковать. Нам лучше не дожидаться естественных родов, а вмешаться оперативно. И это надо делать как можно скорее, потому что срок поджимает.
Чача смотрит на меня таким взглядом, каким он обычно изучает выданный Азаматом список дел, а потом начинает отрывать от себя трубки и датчики.
— Ку-уда! — Я хватаю его за руки, но поздно.
— Я здоров, — решительно заявляет он и спускает ноги с кровати. — Камышик умеет меня лечить. Я мальчишек обоих принимал у неё, и дочку приму. Сам же хотел, — добавляет он, немного стушевавшись.
— Не думаю, что это хорошая идея, — заявляю я. Приходится поподробнее объяснить Чаче, что такое кесарево сечение.
— Но ей же будет больно! — ужасается Чача.
— Мне в любом случае будет больно, — замечает Камышинка.
А я начинаю соображать, что с учётом небелковой природы речных дочерей давать ей человеческое обезболивающее нельзя. В лучшем случае бессмысленно, в худшем — опасно. Будь у нас больше времени, можно было бы поэкспериментировать на образцах тканей, но увы, Камышинка сама сказала, что ей осталась пара дней.
— Не знаете ли вы какого-нибудь вещества, которое могло бы притупить боль? — спрашиваю её. — Может, травы или минералы какие-то?..
Но она мотает головой.
— Мы никогда не искали, — говорит она глухо. — Что толку, всё равно не переживёшь…
— «Мы» — это кто? — внезапно становится интересно мне. — Вы знаете других речных дочерей?
Камышинка странно на меня смотрит, как будто я спросила о чём-то очевидном.
— Знаю, но… они не здесь. Домой пути нет. Там всё иначе…
Я начинаю соображать, что это за такой загадочный «домой», но тут моя мысль сворачивает в другую сторону. Если Камышинка устроена похоже на хозяев леса, то ей может подойти обезболивающее, которое подходит им. Таких исследований мы не проводили, но вдруг сами хозяева леса что-то придумали?.. Хотя, конечно, развлекаться подобными штуками без Ирлика или хотя бы Умукха на подхвате мне не очень-то хочется.
— Давайте так, — решаю я. — Операцию проведём завтра. Вы можете оба переночевать в палате, чтобы Камышинку не конвоировать туда-сюда. Я сейчас Чачу переведу, у нас есть свободные. А я пока попробую выяснить насчёт обезболивания.
Поскольку супруги не возражают, я отвожу их в свободную палату и помогаю устроиться, а потом отзваниваюсь Азамату рассказать, к чему мы пришли.
— Ну хвала богам, всё разрешилось! — восклицает он. — Я как эти легенды прочитал, места себе не нахожу. Не представляю, как Чача это пережил бы.
— Ещё не разрешилось, — поправляю я. — Позови-ка ты на ужин Хоса, у меня есть к нему пара вопросов.
24. Лиза
Хос выслушивает меня два раза, прежде чем понимает, чего я хочу. Это не вдохновляет — если он не знает ничего об анестезии, то, скорее всего, и средств для этого никаких не знает.
— Ты никогда не слышал о речных дочерях? — спрашивает Азамат, пока Хос молча гипнотизирует взглядом тарелку.
— Не-а, — буркает тот. — Вообще понятия не имею о таких. Как они хоть выглядят?
Я показываю ему всё тот же снимок. Хос изучает неведому зверушку в абсолютном недоумении.
— Никогда не видел, — наконец заявляет он. — И не слышал. Отец не рассказывал.
— Ну ладно, — я возвращаюсь к насущному вопросу, — так ты не знаешь чего-нибудь, что бы снимало боль? Например, если поранишься, может, какая-то травка помогает?
— Зализывать надо, — отрезает Хос. — Трава не поможет.
Зализывать — это, конечно, интересная мысль, вот только вряд ли Хос станет лизать Камышинку, да и не думаю, что это поможет в плане обезболивания. Я уже выясняла, что в слюне Хоса есть некоторые антисептики, и скорее всего, представление, что рану надо лизать, связано с этим.
— Думаешь, она не вынесет боли от разреза? — спрашивает Азамат озабоченно.
Я развожу руками.
— Она-то, может, и вынесет, кто её знает, какой у неё болевой порог. Хотя может и помереть от шока. Но тут ещё другой момент есть: я никогда не оперировала без анестезии, даже не представляю, как это делать. Ты подумай, она же будет орать и вырываться.
— Может, ей хримги выпить? — предлагает Азамат. — Чтобы заснула?
— Я думала об этом, — кривлюсь, — но кто её знает, как она отреагирует на алкоголь. Может, он для неё ядовит. А даже если нет, представь, вдруг она не заснёт, а опьянеет и начнёт тут… на столе танцевать? Операционном…
— А! — включается вдруг Хос. — Чтобы заснуть, есть грибы.
— Так-так-тааак, — поворачиваюсь я к нему. — Ну-ка поподробнее.
— Когда тяжело болеешь, — поясняет Хос, — надо есть бурые грибы. Тогда заснёшь на несколько дней, а проснёшься здоровым. Ну или хотя бы не таким больным.
— И где растут эти грибы? — спрашиваю я, вооружаясь планшетом с картой.
— Да везде, — отмахивается Хос. — Только… Они вырастают осенью.
— Подожди, о каких грибах ты говоришь? — хмурится Азамат, открывающий на своём буке справочник.
— Ну бурые, — поясняет Хос. — Такие, как стружка прозрачная из земли торчит.
